– А где это?
– За Сиверской, вернее, по Киевскому шоссе сразу за Вырой, далековато.
– Надо съездить.
– А вы так Набокова любите?
– Да, люблю.
– Много читали?
– Не, не читала. Хочу в музей сходить, а потом почитаю.
Вербальный контакт
Пора учить узбекский язык. На операционном столе товарищ из Средней Азии. Пытаемся наладить вербальный контакт:
– По-русски говорим?
– Русский, да, говорим.
– Что болит?
– Болит… (Показывает на низ живота, в область аппендикса.)
Черт, живот весь в следах от чесотки.
– Какой… его сюда притащил?! Почему в приемном не обработали? Сам-то ты давно чешешься?
Молчит, похоже, не понимает.
– Где чешешься?
– Болит… – Показывает на низ живота.
– Ну там болит, а слово «чесаться» ты понимаешь? Вот так ты делаешь?
Вместе с хирургом изображаем процесс чесания. Хирург скачет вокруг стола, задрав футболку, скребет двумя руками свой волосатый животик, напоминая маленького Кинг-Конга.
– Так делаю…
Пока ждем из приемного специалиста по обработке чесоточных, коротаем время за беседой.
– Ты давно в России-то?
– Давно в России…
– Чего говорить не научился?
– Говорить научился.
Похоже, товарищ повторяет первые слова из сказанной тобой фразы.
– Сам чем занимаешься? Плитка кладешь?
– Занимаюсь… Плитка кладешь…
Слово «плитка», похоже, знакомо. Смотрит на меня со страхом: «Шайтан! Откуда знаешь?»
– Плохо плитка кладешь. У тебя кончики пальцев стерты, такое только у неопытных облицовщиков бывает. И еще у тех, кто только учится играть на арфе. Но думаю, что это вряд ли.
– А где успел побывать? На что посмотрел? Куда вас на экскурсии возят?
– Много успел побывать.
– И Эрмитаж, наверное, уже посетил, да? Даже завидую тем, кто в первый раз.
Беседу прерывает появление санитарки с флаконом бензилбензоата от чесотки. Жаль. Так и не узнаем о программе посещения культурной столицы.
Диалог в операционной
Новогодняя ночь, хирургу плохо, хирург трезв. Пот со лба капает в рану. Руки уже работают, голова еще нет. На столе парализованный дедушка, 92 года, призреваемый сестрами милосердия в богадельне при местном соборе. Гигантская паховая грыжа, наследие еще советских времен. Ущемление в таком возрасте редкость, видно, дедок из последних сил потянулся к тумбочке за стаканом воды, пить. Когда – неизвестно, два, три, четыре дня назад? Дара речи дедушка после паралича лишен, пожаловаться не смог. Двоюродные сестры милосердия насторожились, когда началась кишечная непроходимость, заметив рвоту.
Операция долгая, скучно. Пытаюсь завязать разговор:
– Слушай, не пойму, а ты по какому автору делаешь пластику?
– Да тут получается что-то среднее между двумя способами, по Жирару – Спасокукоцкому и Кимбаровскому.
– Интересно, а где же у тебя канатик?
– Черт, не заметил! Вот же он, засохший, сверху остался.
– Так что получается, по Постемпскому? Не удержится, ткани-то говно. Сетку ведь сейчас не поставишь. Дед еще раз за стаканом потянется, и вся твоя работа псу под хвост.
– Не потянется уже… Ну а чего тут еще сделаешь?
– Отсеки его, этот канатик, один хрен передавится. Знаешь песню: «Как дружно рубились канаты…»?
– А яйцо? Его что, тоже? Одно оставить? Неаккуратненько…
– А яйцо-то ему зачем, кому показывать? Потом, если захочет – шарик ему в мошонку закатаешь, для эстетики. Хотя вряд ли.
– Ладно, я ему еще дупликатуру апоневроза сделаю, типа как по Мартынову. Удержит. А канатик, да пусть сверху болтается.
– Ты чего, хочешь все известные способы в одной операции объединить? Думаешь, дед скоро сразу со всеми авторами встретится, всем им от тебя привет передаст?
– А куда он денется…
– Не волнуйся, ты его еще выпишешь, ты его еще будешь в богадельню обратно устраивать. А то обрадовались там, понимаешь, спихнули деда.
Хорошо, что люди спят во время операции, не слышат профессиональных разговоров.
* * *
Разговорились со знакомым инспектором госнаркоконтроля. Анестезия местная, ему скучно лежать на операционном столе, мне нечем заняться. Хирургам работы часа на два-три. Товарищ нетрезвым упал с крыши гаража, перелом голени.
– А ты чего так бухаешь? Тебя с работы за пьянку не попросят?
– Да нет, у нас разрешают, ну так, в меру.
– Чего, прямо на работе?
– Ну а ты представь, в иной притон к нарикам трезвым не зайти. Или проблюешься, или крышняк съедет.
– Ну а я чего, по притонам не болтался? Девять лет отработал на «Скорой».
– А ты видел, как наркоман себе маникюрной пилочкой голень отпиливает? Мясо с ноги слезло, кость торчит. Так он ее перепиливает, мешает она ему.
– Маникюрной пилочкой не видел. Видел – ножовкой. Мужик подруге отпиливал отгнившие куски с крокодиловых ножек. Нормально им было, весело, по приколу.
– Ну вам-то проще, вы в медицинском учились, должны привыкнуть. А я сразу с педагогического института туда попал. А как они свое ширево варят, видел? Ширнулся, пока действует, часа три, надо сразу начинать варить, как раз будет готово. А «Белый китаец» помнишь? То была вообще песня.
Мне ли не помнить «Белого китайца»? Синтетический опиат, от которого дохли целыми семьями и коллективами. Были времена…
– Давай спи, хватит воспоминаний, после таких разговоров самому выпить захочется.
Под Новый год приказ – никаких праздников на работе, желающие – в ресторан. В больнице не сметь. Все отделения разбрелись отмечать в своем узком кругу. Заведующий хирургией после ночного дежурства принял 150, поплясал с сестрами оперблока и едва не заработал второй инфаркт. Черт, молодой мужик, успокаивает одно, он все-таки немного постарше меня, почти на неделю. Медсестры притащили в реанимацию в холодном поту. Предупреждают, если с ним что случится, вам придется его сегодня заменить. Так я же не хирург, как я его заменю? Дежурная смена трезвая, если что, пусть оперируют. Объяснили, что весь год он нам угрожал, обещал, что когда-нибудь он нас всех трахнет. Вот мы и решили, что сегодня мы заставим его свое обещание сдержать. Мы готовились. Так что если с ним что случится, придется вам…
Девушки были настроены решительно, пришлось лечить. К счастью, обошлось.
* * *
