Только наиболее высокопоставленным изгнанникам предоставлялись относительно комфортабельные условия, возможность держать прислугу и получать достаточно провизии. Таких людей часто ссылали в города исторического центра России и не верстали в службу. Так поступили, например, с группой бояр и их родственников, подвергшихся репрессиям по делу казненного полководца Михаила Борисовича Шеина (см. главу 15). Ссылка их была недолгой: Прозоровский и Измайлов были помилованы, и первому разрешили вернуться в Москву в начале сентября 1634 года, а второму – в начале октября
[669]. В сентябре 1689 года князь Василий Васильевич Голицын с сыном Алексеем (оба – с женами и детьми) были сосланы в Яренск (в бассейне Северной Двины). Хотя Голицын так и умер в ссылке, ему было предоставлено щедрое ежедневное довольствие из пустозерских таможенных доходов; тщательно расписаны были подводы и провожатые, с которыми Голицыных отправляли в ссылку
[670]. Условия для целого ряда менее высокопоставленных лиц, сосланных в 1689 году за связи с опальной царевной Софьей и Шакловитыми, были гораздо строже. Большинство отправилось в сибирские города, некоторые – на Волгу, одна женщина-мирянка и подьячий – в Каргополь, несколько священнослужителей – в монастырские тюрьмы. Высокородные лица, замешанные в заговор Циклера в 1697 году, были переведены в провинцию с понижением в службе: боярин Матвей Пушкин сослан в Енисейск (3200 км от Москвы), а боярин Федор Соковнин – в «дальние его деревни» – оба за измену их сыновей. Сыновей казненного окольничего Алексея Соковнина разжаловали и отправили служить в Севск (ок. 540 км по земле на юго-запад от Москвы)
[671].
В отношении же незнатных ссыльных проводилась политика, поощрявшая переселение в Сибирь целых семей. Новоуказные статьи 1669 года возбраняли посылать человека в ссылку без жены; указ 1680 года более точно определял, какие члены семьи должны были следовать в Сибирь за осужденным: это были жена и дети до трех лет; по-видимому, старшие дети должны были оставаться с родственниками. Указ 1682 года уже подтверждает, что сопровождать ссыльного его семья может, только если они жили вместе, а не отдельно
[672]. Впрочем, для колонизационного движения ссылка была ненадежным источником. В мае 1679 года в отписке в Якутск енисейские воеводы расписали движение группы ссыльных, посланных из Тобольска в Якутск через Енисейск и Илимск. Енисейские воеводы только что отправили тех дальше, но сообщали, что состав группы претерпел изменения. По дороге двое мужчин заболели и должны были остановиться вместе с семьями, один в Тобольске, другой – в Енисейске. Женщина, путешествовавшая самостоятельно, вышла замуж за ссыльного из этой партии и присоединилась к ней. Один человек, определенный в казачью службу, умер по дороге между Тобольском и Енисейском; еще один записался в Тобольске в посад. На восток двигались все новые рабочие руки, но число их таяло по дороге, и часто они не доходили до запланированных пунктов назначения
[673].
Едва ли можно сказать, что система ссылки в XVII веке надежно обеспечивала государство рабочей силой и поселенцами для колонизуемых территорий. Более того, на огромных просторах Сибири было особенно трудно контролировать ссыльных. Неудивительно, что государство стало наносить специальные метки на тела ссыльных, чтобы идентифицировать тех из них, кто был виновен в совершении наиболее серьезных преступлений, и иметь возможность следить за ними.
Членовредительные наказания и клеймение
В качестве судебной санкции членовредительство появлялось в некоторых светских и церковных законодательных памятниках и до середины XVII века, но если и применялось на практике, то исключительно редко
[674]. Широко известны случаи ослепления друг друга князьями московского дома в династической войне середины XV века, но эти инциденты выходили за пределы судебной сферы. В законодательстве членовредительство, как правило, не встречается до 1649 года: его нет ни в Белозерской уставной грамоте 1488 года, ни в Судебниках 1497, 1550, 1589 и 1606 годов; Судебник 1589 года эксплицитно запрещал его применение. В губных грамотах, однако, в качестве отражения римского права появляется отсечение руки за вторую кражу; а по указу 1637 года, который, впрочем, так и не был проведен в жизнь, предписывалось клеймить уголовных преступников: отпечатывать буквы или слова каленым железом на лице таким образом, чтобы можно было прочитать, какое преступление человек совершил. Разбойникам – «р» на правой щеке, «з» на лбу, «б» на левой щеке, «татям» (ворам) – соответственно «т», «а» и «т»
[675].
По-видимому, норма губных грамот об отсечении руки оказала влияние на разбор дел по серьезным преступлениям в первой половине XVII века, поскольку на нее есть ссылки в делах 1613 и 1644 годов
[676]. В Соборном уложении мы видим уже более систематическое введение членовредительства, которое использовалось как санкция, направленная на лишение трудоспособности, или как способ идентификации преступника. В некоторых случаях это принимало форму талиона: наказанию подвергалась та часть тела, при помощи которой было совершено преступление. Так, за обнажение оружия или нанесение раны в присутствии царя или за кражу из царского дворца полагалось отсечение руки (не сказано, левой или правой); отсекалась и рука, похитившая коня у служилого человека во время похода. Общий принцип такого талиона был сформулирован в клаузуле: каждый, кто нанесет другому телесное увечье, должен быть изувечен таким же образом
[677]. В других статьях Уложения отсечение различных частей тела было связано со ссылкой в качестве идентифицирующего признака. За первую кражу или разбой отрезалось левое ухо, за вторую кражу – правое. В Соборном уложении прямо говорится, что если кто-то явится с одним или двумя отрезанными ушами и без подорожной, его следует арестовать как беглого ссыльного и «ведомого вора». Если человека более трех раз ловили за продажей табака, по Уложению его следовало изувечить особо свирепым образом: бить кнутом и вырезать ноздри, а затем сослать. Практика отвечала предписаниям закона. Так, в одном деле 1653 года наказание полностью соответствовало нормам Уложения, включая и тюремное заключение перед ссылкой
[678]. Джон Кип с полным основанием назвал 1663 год «пиком» жестокости судебных наказаний. В отличие от Соборного уложения и указов 1650-х годов, по которым уши и пальцы отрезали для идентификации, в 1660-е годы стали увечить для большего ограничения физических возможностей. Указ 1660 года приговаривал крестьян за незаконную продажу вина к отсечению рук и ссылке в Сибирь. В этом случае осужденного калечили настолько, что он терял работоспособность. В указе 1661 года о подделке монеты была разработана ужасающая ступенчатая шкала увечащих наказаний, включавшая отсечение ног, левой руки или пальцев в качестве замены смертной казни. Страшный указ 1663 года, процитированный в начале этой главы, почти сравнялся по жестокости с четвертованием; то же самое можно сказать и о многих наказаниях участников Медного бунта 1662 года, когда одних увечили, а других клеймили буквой «б» (то есть «бунтовщик») на левой щеке (см. главу 16). Такое обращение к семиотическим возможностям вместо членовредительства возвращает нас к недействовавшему указу 1637 года и предвосхищает практику клеймения, появившуюся в 1690-е годы
[679].
