Практика членовредительных наказаний в России первоначально была крайне грубой: отсечение рук и ног в 1660-х годах, а к концу столетия – оставляющее человека трудоспособным отрезание пальцев и ушей. На рубеже XVII–XVIII веков произошел следующий семиотический скачок: обезображивание лица, чтобы в носителе таких знаков всегда и везде можно было опознать преступника, и нанесение клейм в виде букв, чтобы можно было «прочитать» его преступление; знаком могло служить и вырезание ноздрей. Эта зверски жестокая семиотическая система отвечала задаче контроля над наиболее опасными ссыльными. Работа судей в петровское время, в частности арзамасских, трудившихся стабильной группой, демонстрирует компетентное и последовательное применение уголовного права с минимальным обращением к нанесению телесных отметин.
Практика правоприменения в Арзамасе: заключение мировых
Как и в московский период, в уголовной судебной практике петровской эпохи стандартным путем решения уголовных исков было достижение мировой, даже несмотря на то что формально законом для уголовной сферы это не разрешалось
[714]. Одним из мотивов для полюбовного соглашения было получение компенсации; другим, по предположению Ю.В. Готье, который в своем исследовании послепетровского местного управления обнаружил, что более половины дел после 1727 года закончилось миром, был страх тяжущихся перед судебной волокитой, когда процесс бесконечно растягивался и поглощал огромные суммы денег. Идя на мировую, стороны могли оставаться «более хозяевами в своем деле». Анекдот, передаваемый австрийским дипломатом И. – Г. Корбом, хорошо иллюстрирует сложности, которые были с этим сопряжены. Немецкий офицер Урбан ввязался в пьяную ссору с каким-то русским и, защищаясь, выстрелил в него из пистолета так, что пуля скользнула по голове нападавшего. Когда оба протрезвели, они заключили полюбовную сделку и Урбан расплатился с раненым. Но Петр I, услышав о происшедшем, объявил это уголовным преступлением, «которое не может быть устранено соглашениями частных лиц». Урбан несколько месяцев просидел в тюрьме, приговоренный к битью кнутом, от которого, впрочем, по ходатайству австрийского посла он был освобожден. Ему пришлось, однако, заплатить крупный штраф, в котором Корб видит взятку дьяку и подьячим. «В Московском царстве никто не может быть охранен от этих гарпий!» – горячился дипломат
[715].
Настойчивость Петра отражала его желание, чтобы судьи вели дела в соответствии с законом
[716]. Но петровские судьи руководствовались собственными суждениями и допускали мировые даже для преступлений, связанных с очень тяжким насилием. В уголовном деле 1701 года, например, две группы рейтар Белгородского разряда заключили мировую по грабежу на большой дороге, где в схватке дошло даже до убийства. Насилие другого рода, бытовое, рассматривалось в деле об убийстве в Керенском уезде в 1714 году. Один крестьянин «в ночи… сошел к соседу своему… купить рыбы на домовную свою нужду», где этот сосед с сыновьями, пьяные, как утверждалось, убили покупателя. Его вдова, однако, заключила с обвиняемыми мировую и, «не хотя костью мужа своего вредить, отдала в судьбу Божию». Она не упоминает никакого возмещения (подозреваем, что оно имело место); суд также не взыскивал пени на имя царя
[717]. В данном случае спонтанной агрессии полюбовное соглашение кажется более естественным, чем в случае разбоя на большой дороге.
Но, даже позволяя заключать мировые, судьи чаще, чем в допетровское время, пользовались правом государства наказывать. Как признавали сами стороны, великий государь волен в наказании преступлений. В 1718 году, например, один ясачный крестьянин объявил 14 июня в Керенске ландрату Андрею Юрьевичу Чихачеву, что на его брата напали и тяжело ранили при разъезде с торга в селе Шацкого уезда. В тот же день ландрат осмотрел раны и допросил ответчика, тоже ясачного крестьянина, который показал, что потерпевший его матерно обругал и из-за этого они подрались. Раненый признался, что оба были пьяны и не помнит деталей. 28 июня стороны достигли мировой с тем, чтобы ответчик заплатил судебные пошлины. Ландрат тем не менее распорядился наказать обвиняемого: тот был нещадно бит перед канцелярией батогами вместо кнута, поскольку признал, что «шибнул» пострадавшего
[718].
В сходном случае один мордвин бил челом 24 января 1724 года об убийстве своего отца Дорофея. Следствие показало, что обвиняемый Петр Матвеев с товарищем, встретив Дорофея в кабаке, стали с ним пить, а затем, купив еще вина, вместе поехали домой и продолжали пить по дороге. Потом, когда Дорофей отказался делиться остатками вина, у них началась драка, в которой, по признанию Матвеева, он был убит. Товарищ Матвеева поехал домой, а сам он отвез тело и спрятал в роще, после чего на санях погибшего отправился к себе; по дороге он заснул, и лошадь привезла его, всего в кровавых следах, в дом убитого. Очнувшись, Матвеев увидел, что окружен соседями убитого, и тут же повинился в убийстве. В начале февраля он повторил свои показания под пыткой, состоявшей в 35 ударах кнутом; затем сын погибшего Дорофея и Матвеев обратились к арзамасским судьям майорам и асессорам Михаилу Тимофеевичу Кишкину и Федору Васильевичу Засецкому с просьбой о заключении мировой. Судьи отнеслись к делу как к случаю непредумышленного убийства и распорядились выписать из законов именно об этом; они приговорили Матвеева к битью кнутом. Он был выпущен на поруки («с роспискою»). Признав полюбовную сделку, судьи взыскали пошлины, не соответствовавшие «поголовным деньгам» за мертвое тело, и не назначили ни компенсации семье погибшего, ни штрафа, положенного по закону
[719].
По-видимому, судьи считали мировые соглашения по неумышленным убийствам обычным делом. Похоже, что именно так произошло два десятилетия спустя, когда добросовестный судья допустил такое урегулирование дела. В 1740 году два крестьянина под Устюжной Железнопольской на Пасху (в апреле) вступили в пьяную ссору друг с другом, и один в итоге был убит. Обвиняемый утверждал, что совершил убийство «без умыслу, в пьянстве», и суд распорядился сделать на этот случай выписки из Соборного уложения (предусматривалось битье кнутом). Но помещики пострадавшего и ответчика договорились о мировой. В своем приговоре судья исчерпывающе разобрал законодательство о распределении судебных пошлин при мировом соглашении от Соборного уложения до начала XVIII века, а определяя убийце наказание в 30 ударов кнутом, он эксплицитно сослался на норму Уложения о неумышленном убийстве. На запрет того же Уложения заключать мировые по уголовным делам ссылки не последовало
[720]. Петровские судьи мирили местных жителей, но даже при мировых часто налагалось телесное наказание.
