Наиболее распространенной формой казни в московской Руси историки считают обезглавливание
[761]. Его долго применяли при казнях за политические преступления: вспомним смерть И.В. Вельяминова, сына московского тысяцкого, в 1379 году; смерть восставших новгородских посадников в 1471 году; многочисленные примеры в период Опричнины и в XVII веке
[762]. С 1660-х годов отсечение головы часто упоминается как наказание за уголовные преступления. Григорий Котошихин, бежавший за границу около 1666 года, например, указывает на повешение и обезглавливание как на два наиболее распространенных вида казни; доктор Сэмюэль Коллинс, служивший при московском дворе в 1660-е годы, отмечает, что «до последних лет повешение не было в употреблении», приписывая это народным суевериям, возбраняющим подобную практику
[763]. В 1666 году вышел указ, в котором различие между обезглавливанием и повешением проводится не по социальному статусу, а по совершенным преступлениям: воров и разбойников предписано вешать, а убийцам отрубать голову. Воздействию византийского права можно приписать более частую встречаемость в законах отсечения головы: Новоуказные статьи 1669 года цитируют византийские светские законы, назначая смерть «мечем» за умышленное убийство. Этому примеру следуют и указ 1689 года, и Артикул воинский 1715 года
[764].
В Западной Европе отсечение головы служило, как правило, социальному различению. По указанию ван Дюльмена, это считалось более почетной смертью, после которой допускалось христианское погребение; согласно Вегерту, оно вызывало символическую ассоциацию с самопожертвованием и, таким образом, представляло собой искупительный ритуал; Д. Гарланд же отмечает, что оно было связано с воинским наследием дворянства. Российские исследователи Н.Д. Сергеевский и В.А. Рогов утверждают то же самое применительно к Московскому государству, но не приводят в подтверждение надежных источников
[765]. Как мы покажем в последующих главах, огромное большинство казненных преступников могли рассчитывать на христианское погребение независимо от вида казни. Что касается связи высокого социального статуса с отсечением головы, то ни в одном русском источнике московского времени не проводится подобного теоретического различения. До 1660-х годов в некоторых случаях мы видим, что отсечение головы связано с уровнем служилых людей по отечеству и выше. В 1648 году, например, одного сына боярского за убийство отца, даже несмотря на то что тот простил его на смертном одре, приговорили к лишению головы; та же казнь постигла другого сына боярского за убийство равного ему
[766].
Возможно, не следует видеть простое совпадение в том, что после провозглашения Новоуказными статьями 1669 года обезглавливания как казни за убийство мы встречаем его применение к представителям всех социальных групп. В 1674 году, например, молодого наемного рабочего в Кадоме за убийство татарской женщины в разбое приговорили к отсечению головы, причем со специальной ссылкой на «градские законы» и «новоуказные статьи». В июне 1683 года за изнасилование, ограбление и убийство женщины отрубили головы трем чердынским (недалеко от Перми) посадским людям; лишился головы и крестьянин за убийство двух других крестьян в драке в 1686 году
[767].
В эпоху Петра I отсечение головы применялось и за уголовные, и за политические преступления. Сохранился рассказ о том, как Петр сожалел о фрейлине Марии Гамильтон, которую казнили отсечением головы за убийство трех незаконнорожденных детей, но, по его словам, он не мог спасти ее, не нарушив божеских и государственных законов. В первые десятилетия XVIII века российские суды приговаривали к обезглавливанию людей всех состояний: и беглого солдата за убийство и кражу в марте 1723 года, и крестьянина за убийство в 1724 году; дворянина за убийство нескольких своих крестьян в 1729 году; арзамасского посадского человека за инцест. Вынося приговор по последнему делу, Сенат постановил, что отсечением головы должно наказывать все случаи этого отвратительного преступления
[768].
Итак, судебная практика по уголовным делам в целом ограничивалась двумя видами смертной казни: повешением и отрубанием головы. Другие способы – посажение на кол, колесование, четвертование – применялись только к наитягчайшим преступлениям. В то же время погребение женщин заживо – со стражей, священниками, свечами – свидетельствует, что обряд смертной казни не был лишен торжественности и сакральных оттенков. Насколько разработанными и зрелищными были такие ритуалы – вот любопытный для изучения вопрос.
Ритуалы казни
Ни в одном источнике того времени не содержится явных указаний, каков должен быть ритуал смертной казни, а имеющиеся описания обычно исходят от приезжих иностранцев, рассказывавших о нашумевших политических процессах. О казнях по уголовным делам в местных судах можно составить только общее впечатление по намекам, рассеянным в различных источниках. В них выявляется несколько аспектов ритуала: публичность (действо происходило на глазах у людей), символизм (способ казни соотносился с наказываемым преступлением), сакральность (имелось определенное участие служителей культа). Благодаря этим элементам конституировалась политическая легитимность совершаемого акта, а приговоренному помогали умереть доброй смертью, обеспеченной покаянием, отпущением грехов и причащением; эти же элементы можно понять как действия, очищающие сообщество от пятна преступления или преступника. Но в то же время в московских источниках представлены казни, совершаемые с минимальной театральностью и минимальной показной жестокостью. Ритуал, по-видимому, находился в противоречии с эффективностью и скоростью.
