Россия не знала ничего подобного опричному насилию. Русские источники конца XVI века рисуют далеко не столь мрачную картину, что мы находим в отчетах иностранцев, но и они отнюдь не благостны. Например, новгородские летописи конца XVI века описывают, как в 1571 году на дьяка натравили медведя. В Пискаревском летописце, составленном в начале XVII века, тоже есть устрашающие рассказы: здесь мы читаем, как отравили князя Владимира Старицкого, как Фуникова сварили в кипящей воде, Висковатого разрубили на куски, а головы казненных бояр отправили в 1572–1573 годах напоказ в дома других бояр
[851]. Но самые ужасные истории приводятся в отчетах иностранцев и «Истории» Курбского – рассказы о насилии, которое, пожалуй, никогда не встречалось в московской политике ни до, ни после. Эти тексты написаны в риторическом стиле, причем авторы обращали особое внимание на покалеченные тела и сексуальные бесчинства. Именно здесь упоминается четвертование – казнь, о которой прежде в России практически и не слышали. Шлихтинг описал, как мужчину четвертовали: его конечности оторвали от тела пятнадцать палачей, а царь наблюдал за этим процессом. Людей травили ядом и сажали на кол, на них натравливали медведей, многих бросали в реку, заталкивали под лед
[852]. Иных поджаривали на сковородах, пытали, загоняя иголки под ногти, или сжигали на раскаленных углях. Других взрывали на порохе в бочках или избах. Шлихтинг описывал, как царь Иван заставил князя Дмитрия Овчину-Оболенского выпить огромные кубки медовухи, а затем приказал убить его в винном погребе
[853].
Иностранные нарративные источники отдельно останавливаются на осквернении тел и выставлении их напоказ. Шлихтинг сообщает, что, когда в 1565 году убийцы обезглавили князя С.В. Лобанова-Ростовского, они затолкали его тело под лед, но голову положили в мешок и привезли царю, который покрыл ее насмешками. Несколько источников описывают, как людей убивали в их домах, а тела вешали там же, чтобы члены семьи и соседи ходили мимо них
[854]. Отмечено и сексуальное насилие. Шлихтинг, Таубе и Крузе пишут, что царь лично сексуально унижал и насиловал женщин, как и его люди и сын Иван
[855].
И иностранцы, и Курбский в «Истории» писали, что царь лично творил много насилия. Курбский описал, как царь сам убил Шаховского в 1563 году в Невеле. Таубе и Крузе – как в 1567 году он своими руками посадил человека на кол, приказал разрезать тело и оставить его на виду у всех. Они же писали, как в 1570 году царь придумывал новые казни для некоторых подсудимых. У Шлихтинга описано, как Грозный радовался, наблюдая за четвертованием, получал удовольствие, когда до него долетала кровь казнимого. У него же читаем, как царь протыкал людей насквозь пикой или стрелял в них из лука, как однажды вылил на человека кипящее мыло, а когда тот отшатнулся, убил его, как царь с сыном собственноручно зарезали множество людей, причем это не один раз. Спустя поколение даже всегда осмотрительный Джильс Флетчер пересказывал пугающую историю (мы приводили ее в начале главы) о том, как Иван лично руководил четвертованием человека, будто тот был жареным гусем
[856].
Насилие, которое приписывают Ивану IV, не знало примеров в московском судопроизводстве и литературе. Царь демонстрирует больше кровожадности, чем мы видим в описаниях пыток в Европе раннего Нового времени, в этих «зрелищах страданий» – в конце концов, в Европе это была часть узаконенной процедуры. Отчеты о злоупотреблениях опричнины следует читать весьма критично. Иностранцы, рассказывавшие европейцам об Иване, были склонны сильно сгущать краски и придумывать страшные истории, чтобы заинтересовать читателей; их тексты следует анализировать в контексте современных штампов в рассказах о насилии
[857]. Но даже если иностранцы сочиняли сенсационные истории о видах пытки, точно известно, что погибли сотни, тысячи людей. Нарушались табу: некогда неприкосновенные категории людей, родственники царя и митрополит, были убиты, не говоря уже о многочисленных представителях высокородных кланов, чьи отцы и деды при совершении серьезного проступка, скорее всего, должны были бы всего лишь присягнуть на верность. Это первое массовое насилие в истории России. Даже если принять лишь половину из описанных происшествий, насилие Грозного не знало прецедентов.
Опричные казни были поистине ужасны, но по какой причине царь и его люди прибегали к таким ужасам, непонятно. По этому вопросу существует много разногласий. Попытки увидеть в опричнине рациональное установление, а причины насилия – в социально-классовых конфликтах или политике, неубедительны, потому что в творимом насилии не было системы. По этой причине некоторые исследователи говорили об иррациональности царя, обусловленной разными факторами – от физиологических, физических страданий, до психологических, паранойи или безумия
[858]. Другой подход гласит, что насилие Ивана можно рационально объяснить мистическим, иррациональным путем: это было «священное насилие», сам царь считал себя дланью Божией, действующей в последние времена
[859]. Это объяснение связывает царя и размышления об апокалипсисе, которые мы встречаем в письменных и некоторых изобразительных источниках, созданных при московском дворе. Отрывки из Книги Откровения входили в исторические и богословские труды, написанные при митрополите Макарии (1542–1563). В те годы в Кремле на фресках и иконах часто изображали апокалиптические темы, причем нередко с помощью изощренных символов
[860].
