Ни царь Василий Шуйский, ни царь Михаил Романов в начале своего правления не соблюдали процедуры, применяя судебное насилие против соперников. В 1606 году предводитель восстания Иван Болотников и самозванец «царевич Петр» сдались войску Шуйского в Туле и были привезены в Москву. Конрад Буссов передает, что Шуйский принял их капитуляцию и пообещал разрешить Болотникову служить ему, а затем вероломно нарушил свое слово. Он тайно отправил Болотникова в Каргополь, где был отдан приказ о его убийстве. С «царевичем Петром» (настоящее имя – Илейка Муромец) обошлись в несколько более соответствующем должной процедуре порядке. После нескольких месяцев допросов, пыток и тюрьмы его публично повесили на Серпуховской дороге за пределами Москвы. В одной летописи сообщается, что Шуйский созвал совет, чтобы осудить его («по совету всей земли») и повсеместно распространил признание самозванца. Очевидец, немец Элиас Геркман, описал эту казнь: Лжепетра привезли к плахе, установленной за пределами Москвы. Перед смертью он обратился к толпе, отказавшись от своего признания и назвавшись истинным сыном Федора Иоанновича. Палач повесил его на веревке, слишком толстой для того, чтобы достаточно туго ее затянуть, и осужденный был жив, пока палач не прикончил его ударом по голове
[881]. При царе Михаиле Романове подобная же публичная казнь стала уделом бунтаря Ивана Заруцкого, арестованного в июне 1614 года недалеко от Астрахани с царицей Мариной (женой Лжедмитрия I) и ее сыном, «воренком». Доставив в Москву, Заруцкого посадили на кол, а мальчика повесили, но не сохранилось никаких упоминаний суда. В Пискаревском летописце просто сообщается, что «государь повеле» казнить их всех
[882]. Эти сообщения настолько же неоднозначны и лаконичны, как и летописи XVI века, но они позволяют предположить, что в разгар войны Шуйский и Михаил Романов не соблюдали принятые процедуры. Это, в конце концов, не должно вызывать удивления.
Тем не менее верховенство закона оставалось идеалом. В своем стремлении к трону некоторые лидеры – Василий Шуйский, польский король Сигизмунд, главы народного ополчения – подписывали соглашения, обещая править по закону. Весной 1606 года, когда князь Василий Шуйский поспешно захватил престол, он объявил, что ему «всякого человека, не осудя истинным судом с бояры своими, смерти не предати и вотчин и дворов и животов у братьи их и у жен и у детей не отъимати, будет которые с ними в мысли не были». Более поздняя романовская версия, запечатленная в «Новом летописце», изображает бояр возражающими относительно того, что Шуйский не должен давать таких обещаний, поскольку они не соответствуют московской традиции; подобные утверждения вписывались в претензии Романовых на самовластие в противовес обещанному здесь соблюдению традиции совета. Польский король Сигизмунд давал подобные же обещания от собственного имени и от имени своего сына как кандидатов на российский трон в феврале и августе 1610 года: он соглашался наказывать и лишать собственности и титулов только в соответствии с виной, доказанной, «осудивъши первей справедливее з бояры и з думными людми»; он также согласился не наказывать невиновных родственников и не конфисковывать землю без суда и обещал советоваться с боярами во всех вопросах
[883].
В июне 1611 года лидеры ополчения, осаждавшие поляков в Москве, – князь Д.Т. Трубецкой, Иван Заруцкий и П.П. Ляпунов – обещали еще большее. Как и прочие, они клялись не казнить и не ссылать никого без вины и без приговора, но уточняли, что он должен быть принят «всей землей». Они также поклялись, что судебный процесс будет соблюдаться для всех, обвиненных в измене, и что не будет допущена месть доносчиков, «хто кого убьет без земского приговору, и того самого казнити смертью». Кто именно представлял собой «всю землю» как судебную инстанцию, не уточнялось, но их представления об упорядоченном судебном процессе однозначны. Котошихин утверждал, что Михаил Романов также соглашался на подобные ограничения в 1613 году, но это единственное подобное свидетельство
[884].
Хотя для историков было искушением истолковать эти соглашения как «конституционные» ограничения власти самодержца, большинство исследователей соглашаются в том, что они не порывали с доромановской традицией
[885]. Правители Московского государства традиционно определяли судебную сферу как такую, в которой государь действовал в согласии с боярами. Судебники 1497 и 1550 годов начинаются с провозглашения того, что государь «с детми своими и с бояры» принял судебник. В «Судебнике» 1550 года бояре ассоциируются с законотворчеством, когда это необходимо: «А которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те дела с государева докладу и со всех боар приговору вершается, и те дела в сем Судебнике приписывати»
[886]. Это были не конституционные права, а традиционные ожидания совета. Обещая советоваться с боярами или «землей» в осуществлении правосудия, Шуйский, король Сигизмунд и лидеры ополчения не были новаторами. Они поддерживали традицию, отмежевываясь от разнузданного насилия последних лет и находясь в поиске мерила легитимности. Их стремление прекратить убийства, месть и уничтожение собственности дает представление о том, каким экстраординарным было насилие Смутного времени.
