Уголовное преследование восставших 1648 года было в общем спущено на тормозах. В. Кивельсон замечает: «Само государство, в удивительном признании собственной несправедливости и обоснованности действий бунтовщиков, обошлось практически без возмездия мятежникам». Шведский резидент Поммеренинг упоминал об «обещании его царского величества» не наказывать восставших, названном С.В. Бахрушиным «амнистией». Москва уж точно не была покрыта виселицами с оставленными на них трупами. По сообщению Поммеренинга, 35 человек были высечены, а «несколько сот» стрельцов сосланы по сфабрикованным обвинениям в продаже водки, табака и участии в азартных играх, чтобы не вызвать возмущения в городе упоминанием бунтов
[953]. Государство также наградило деньгами, землей и крестьянами детей боярских и стрельцов, оставшихся ему верными
[954]. Власть была в большей степени заинтересована в водворении спокойствия, чем в максимальном наказании всех причастных.
После того как непосредственная опасность миновала, стали наказывать для предотвращения дальнейших волнений. В январе 1649 года, например, было проведено два разбирательства о чрезмерно вольных разговорах. Кабальный слуга боярина Н.И. Романова Савва Корепин был уличен в том, что в разговорах с 8 по 18 января предсказывал новые восстания. Уже 19-го его вместе с многочисленными свидетелями допросили и поставили «с очей на очи»; 19 и 20 января Корепина в два захода пытали, первый раз он получил 33 удара кнутом, второй – 16, оба раза с огнем. После второй пытки Корепин так ослабел, что понадобилось вызвать ему духовника. 29 января бояре приговорили его к смерти, и в тот же день он был обезглавлен. Второй человек, замешанный в недозволенных разговорах, был приговорен к ссылке и урезанию языка, что было также произведено 29 января; сопровождалось ли это какой-то выразительной церемонией, источники не сообщают
[955]. Таким образом, по следам московского бунта были применены различные наказания от смертной казни до сечения кнутом и членовредительства, но не было массовых казней. Государственная судебная система де-факто признала моральную экономику низов, проявив умеренность в наказаниях, но и толпа, по-видимому, также понимала, что неизбежно воспоследует какое-то наказание, но вместе с ним – и удовлетворение некоторых требований.
Всплески насилия, вызванные теми же причинами, что и в Москве, произошли в 1648 году еще в нескольких городах; известия о московских событиях тоже часто стимулировали восстания. В этих случаях ответ государства также отличался умеренностью. Первым возмутился Козлов на южном пограничье. Служилые люди по меньшей мере дважды в 1647 году били челом на прославившегося злоупотреблениями воеводу Романа Боборыкина, но удовлетворены эти петиции были лишь в минимальной степени; в итоге целые группы козловских детей боярских в мае и июне 1648 года двинулись в Москву, чтобы лично подать челобитную на Боборыкина. Делегация козловцев, прибывшая 1 июня, стала свидетелем соляного бунта. Вернувшись 11 июня, своими рассказами они вызвали немедленное восстание и выгнали воеводу и его сторонников из города. Мятежники освободили заключенных из тюрьмы, разграбили лавки и дома богачей, однако убийств они не совершали. Волнения перекинулись в деревни, где было зафиксировано одно убийство, и продолжались до конца июля, когда из Москвы пришли стрельцы вместе с воеводой и сыщиком Е.И. Бутурлиным. Они усмирили восставших, в основном местных казаков, и Бутурлин начал расследование. Арестовали 84 человека, но телесному наказанию из них подверглись лишь немногие: одного стрельца били батогами, боярского холопа – кнутом, десятерых стрельцов, замешанных в убийстве, – били кнутом вместо казни. Трех зачинщиков, которые вызвали бунт рассказами о московском восстании, повесили. Ответив такими суровыми, но не чрезмерными наказаниями, власть предотвратила новый виток мятежа во взрывоопасных условиях пограничья; бунтовщиков могло ожидать и гораздо более жестокое наказание
[956].
Восстание 1648 года в Курске также было спровоцировано экономическими притеснениями, отвергнутыми властью петициями и известиями о московских событиях. Весной 1648 года московский сыщик Константин Теглев приехал туда для поиска крестьян и служилых людей, покинувших своих господ или свою службу, дав на себя кабальные записи. Теглев действовал по силе нового закона, запрещавшего такой переход. Делегация от местного монастыря, где собралось много таких закладчиков, отправилась в Москву с челобитьем на сыщика; когда в июле она вернулась с новостями о московском восстании, крестьяне, посадские и служилые люди (стрельцы и казаки) собрались к съезжей избе, требуя выдать им Теглева. Продержав ее в осаде четыре часа, 5 июля толпа пошла на приступ и, схватив, убила Теглева и еще одного чиновника. Воевода с остальными чиновниками бежал в соборную церковь за убежищем, а волнения в городе продолжались еще два дня. 7 июня воеводе удалось вновь взять город под свой контроль.
И снова, столкнувшись с убийствами и беспорядками, государство ответило строгим расследованием, судебным разбирательством и суровым, но ограниченным по масштабу наказанием. В августе приехавший для сыска В.В. Бутурлин допросил 1055 человек, применив пытки с огнем, заключение в тюрьму и очные ставки. Пятеро зачинщиков – четыре крестьянина и один стрелец – были повешены у дорог, ведущих из города, в назидание остальным. 43 человека, в том числе две женщины, были биты кнутом и отправлены в ссылку. Множество людей было отдано на поруки; одного священника и монахиню доставили в столицу для дальнейшего разбирательства и затем сослали по монастырям
[957]. Большинство горожан, примкнувших к бунту, избежали наказания. Подобной реакцией власть молчаливо признавала справедливость претензий населения, несмотря даже на то, что, как и в других городах, эскалация насилия привела к убийствам.
