С укреплением положения Милославских изменился и баланс сил. Когда царская семья 20 августа отправилась из Москвы в ежегодный летний паломнический «поход», взволнованные стрельцы просили царей вернуться и отрицали за собой намерение возобновить восстание. В начале сентября правительство сделало смелый шаг и выслало четыре стрелецких полка в Киев с целью раздробить силы бунтовщиков
[968]. Но только 17 сентября Милославские решились предпринять действия против своих соперников, включая князей И.А. и А.И. Хованских (см. главу 15) и их помощника Бориса Одинцова. В записной книге Разрядного приказа, составленной год спустя, говорится, что «в ыные месетцы до году была же осторожность во всех полкех; и пущих завотчиков казнили, а иных, пытав, сослали в силки»
[969]. Действительно, многих арестовали, и в середине октября двух стрельцов казнили на Красной площади «за воровство и за смертное убивство; за многие непристойные слова и за смуту»
[970]. Другие представители партии и клана Хованских, включая жену князя Ивана Андреевича и его второго сына Ивана, избежали смерти, но были подвергнуты аресту и ссылке. В декабре 1682 года правительница Софья издала указ, грозивший казнью без пощады всякому, кто станет подстрекать к мятежу
[971].
В то же время правительство и стрельцы вели переговоры об урегулировании противоречий; в ход шла испытанная модель «милость в ответ на челобитную». После казни Хованских перепуганные стрельцы стали просить патриарха о заступничестве перед царями и определении условий капитуляции. К 22 сентября Милославские чувствовали себя уже достаточно уверенно, чтобы освободить тех, кого восставшие держали в заключении. Уже 25 сентября группы солдат и стрельцов подавали сказки с обещанием верности царям, а 3 октября 20 выборных от стрелецких приказов прибыли к Троице-Сергиеву монастырю (около 80 км от Москвы; цари-соправители расположились там для безопасности) с повинной, умоляя о прощении. Цари ответили милостиво, на условиях, одновременно гарантировавших стрельцам защиту от злоупотреблений властей и угрожавших «казнью без пощады», если они вдруг в будущем затеют бунтовать
[972].
Вслед за тем Милославские вернули на службу некоторых из ненавистных стрельцам полковников, хотя и с заповедью не чинить насильств подчиненным. 28 октября, перед возвращением царей в Москву, стрельцы попросили уничтожить их столп. Колонна и доски с надписями были снесены, а постамент передвинут в Земский приказ. Когда все это было исполнено, цари со свитой торжественной процессией 3 ноября вступили в Кремль
[973].
И здесь, как и после восстания 1648 года, меры правительства были направлены прежде всего на восстановление порядка: наказывали немногих, награждали многих, правительство вновь обретало утерянный моральный авторитет и начинало двигаться дальше. А. Рустемайер отмечает, что при наказании участников этих многочисленных городских восстаний государство упустило возможность укрепить свою власть при помощи актов публичной коммеморации. Сопоставляя Московское царство с монархией Габсбургов, где «поминальные литургии» оформляли память о восстаниях в благоприятном для власти духе, она указывает, что в России никто не предпринимал действительных усилий по навязыванию интерпретации происшедших событий, а конструирование исторической памяти было отдано народным повествованиям, часто сочувствовавшим повстанцам
[974]. Трудно сказать, как это могло выглядеть. Народная память, несомненно, давала преимущество моральной экономике масс, а коммеморативная практика государства, надо думать, должна была быть, естественно, более сложной и не только защищать право государства сопротивляться грубой силе, но и отражать патерналистскую заботу о нуждах подданных.
Восстание Степана Разина
Поскольку городские восстания разворачивались в соответствии с риторикой подачи прошений и советов, они ставили московское правительство перед более неоднозначными дилеммами, чем казацко-крестьянское восстание 1670–1671 годов под предводительством Степана Разина. Это было массовое вооруженное восстание, и подавление его обернулось настоящей открытой войной. Насилие с обеих сторон было страшным. Хотя П. Аврич утверждал, что «репрессии своей жестокостью далеко превзошли расправы, чинимые восставшими», можно обосновать и противоположное заключение. На огромной территории бунтовщики убивали царских чиновников, купцов, помещиков и священнослужителей, жгли села и деревни
[975]. Но даже в такой наэлектризованной обстановке военных действий каждая из сторон придерживалась своей моральной экономики. Для государства это означало следовать существующим шаблонам уголовной юстиции: розыскной процесс, ведение протоколов, дифференцированные наказания, массовые помилования и показательные в своей свирепости казни для наиболее опасных бунтовщиков. При этом все проводилось интенсивнее, чем обычно: ускоренные разбирательства, ужесточенные пытки, более суровые виды казней, – но государство тем не менее подавило массовое восстание таким образом, что образцовые наказания уравновешивались восстановлением стабильности.
Полковые и городовые воеводы, боровшиеся с восстанием, получали приказы соблюдать все аспекты судебной процедуры. Прекрасным примером этого является наказная память воеводе И.В. Бутурлину (9 октября 1670 года): если кто-то из восставших казаков станет «бити челом и вины свои принесет», воевода должен был выговорить им за «воровство и измену», но от имени царя, который не желает «над ними, православными християны, кроворозлитья», объявить прощение. Бутурлину следовало потребовать у них выдачи главарей и расспрашивать тех «накрепко», «пытать и огнем жечь»; найденных виновными воевода должен был казнить, не ожидая одобрения царя, «сказав им вины их, при многих людех… чтоб, на то смотря, впредь иным вором неповадно было так воровать и к измене и воровству приставать». Далее, Бутурлину было велено людей, которых мятежники «наговаривали к измене и к воровству» и которые теперь царю «в винах своих добьют челом», привести к присяге и «отпустить их в домы свои» без наказания и без разорения их жилищ. В другом подобном приказе, посланном в сентябре 1670 года воеводе Г.Г. Ромодановскому, ему велено «пущих завотчиков» «казнить смертью, хто какие смерти по нашему великого государя указу и по Соборному Уложению достойны». Верным Москве украинским и донским казакам было эксплицитно указано судить виновных «по вашим войсковым правам»; различные документы удостоверяют, что они так и поступали
[976]. Приказы были ясны: прежде чем казнить, воеводам следовало расследовать дело («сыскивать»)
[977]. Здесь, как в микрокосме, проявляется традиционная судебная процедура.
