Казни 1653 и 1674 годов были столь же зрелищными, сколь и другие, рассмотренные ранее казни в Московском государстве. Судебный процесс был проведен с ужасающей скоростью, а процедура казни – открыто и в самом центре столицы, что было глубоко символично. По пути следования жертв и в месте казни собрались толпы народа, перед которыми приговоренные к смерти предстали в цепях на телегах, «украшенных» вселявшими ужас орудиями наказания, тела казненных были расчленены и выставлены на всеобщее обозрение более чем на год. Эта была сознательная и безжалостная демонстрация изгнания преступника из общества.
Однако не только государство располагало правом использовать насилие для восстановления справедливости. В случаях когда население Московского государства считало, что правительство вышло за рамки дозволенного и требовалось личное вмешательство царя, он призывался, дабы действовать согласно нормам моральной экономики, которая лежала в основе патерналистской идеологии Московского государства. Толпа, движимая чувством справедливости, применяла насилие открыто и с символическим значением, что влекло за собой кровавые жертвы и душераздирающие страдания.
Символическое значение насилия и моральная экономика
Московские восстания XVII столетия разворачивались как ритуальное действо с участием правителя и народа, которое демонстрировало и проверяло на прочность законность царской власти. Каким бы могущественным ни считался царь, законность его власти зиждилась на представлениях народа о его благочестии, справедливости, милости к бедным и умении слышать свой народ. В мирное время царь обращался за советом к духовенству и боярам, люди подавали челобитные, прося его «смиловаться»; и обычно царское правительство было довольно отзывчивым, а люди – покорными, так что обходилось без насилия
[1019]. Вспышки насилия происходили тогда, когда нарушения принимали беспрецедентный характер, налоговое бремя и повинности становились невыносимыми, а правительство оставалось глухим к чаяниям народа. В таких случаях царю приходилось общаться с народом напрямую, принимая на себя роль посредника и судьи, поскольку толпа взывала к традиционному праву о царской милости и прямому общению с государем как отцом народа. Реакция царя была доброжелательной, он несколько раз выходил к толпе, ругал и хвалил людей и шел на уступки по мере развития событий в каждом случае.
Такого рода действо имело место в 1662 году во время Медного бунта, когда толпа, пришедшая из Москвы в Коломенское, царскую загородную резиденцию, требовала облегчить непосильное бремя и предъявила царю список чиновников и купцов-взяточников, имитируя псевдозаконную процедуру челобития. Толпа, по сообщению Патрика Гордона, который был там и, вероятно, непосредственно наблюдал за происходящим, очевидным образом нарушила практику прошения царя о милости, поскольку шумела и проявляла нетерпение при приближении к царю Алексею Михайловичу, когда он «вышел из церкви и сел на коня». Московский посадский человек Лучко Житкой вручил ему письмо, которое было скромно завернуто в его шапку. (Этот же мотив встречается и в сатирической «Повести о Шемякином суде», где ловкий крестьянин так показывает свою шапку судье, что тому кажется, будто в нее завернута взятка.) Котошихин даже сообщает, что «и те люди говорили царю и держали его за платье за пугвицы: „чему де верить?“ и царь обещался им Богом и дал им на своем слове руку, и один человек ис тех людей с царем бил по рукам»
[1020]. Царь в ответ «их уговаривал тихим обычаем, чтоб они возвратилися и шли назад к Москве, а он, царь, кой час отслушает обедни будет к Москве, и в том деле учинит сыск и указ». Ни в одном другом источнике нет такой примечательной детали о простолюдине, который схватил царя за пуговицу, тряс за руку и усомнился в его словах. С идеологической точки зрения этот образ показывает, сколь тесной была связь царя с народом. Это был не единственный случай личной встречи царя со своим народом во время политического кризиса. За четырнадцать лет до этого, в 1648 году, толпа также пришла к Алексею Михайловичу прямо в Кремль, когда он шел на церковную службу и обратно; в 1682 году она дошла до личных покоев царя. И во всех этих случаях он находился под защитой харизмы правящей семьи. Толпы народа также не трогали женщин царского рода: в 1648 году восставшие пощадили свояченицу царя; в 1662 году царь советовал боярам прятаться на женской половине, очевидно считавшейся самым безопасным местом; в 1682 году мать и сестры молодого царя снова оказались лицом к лицу с толпой, но их не тронули
[1021]. Особое положение царя охраняло его и его ближайших родственников, однако обязывало его держать ответ и идти на любые, даже самые тяжелые уступки.
Впервые на такие уступки пришлось пойти в жаркие дни 2–5 июня 1648 года. Получив 1 июня отказ в подаче царю челобитной за городом, на следующий день разъяренная толпа устремилась в Кремль, требуя личной встречи с царем и ни с кем другим. Люди были возмущены коррумпированностью клики Бориса Ивановича Морозова, свояка Алексея Михайловича, а также его бывшего «гофмейстера и воспитателя» (по словам Олеария). Как это было характерно для политики Московского государства, клика Морозова держалась на родственных связях: Петр Траханиотов, глава Пушкарского приказа, был женат на сестре Морозова, Леонтий Плещеев, глава московского Земского приказа – на сестре Траханиотова, а сам царь и Борис Морозов женились на сестрах Милославских
[1022]. Толпа требовала выдать всех троих – Морозова, Траханиотова и Плещеева.
Повторные челобитные против Леонтия Плещеева с обвинениями его в коррупции и злоупотреблении властью, а именно в арестах и пытках невинных и вымогательствах, не влекли для него наказания, поскольку он находился под покровительством Морозова. Требуя выдачи Плещеева, 2 июня толпа ворвалась в Кремль и окружила царя, когда он шел из дворца в церковь, а затем по пути обратно. Когда толпа разрослась до «нескольких тысяч», Алексей Михайлович, находившийся уже за трапезой, отправил бояр успокоить недовольных, однако это им не удалось, а один из них был даже ранен. Тогда царь самолично вышел на Красное крыльцо перед Соборной площадью для встречи с толпой. Та требовала выдачи Плещеева. Алексей Михайлович пообещал провести расследование и наказать виновных бояр и попросил для этого один день. (Один иностранный наблюдатель предполагает, что царь пытался спасти жизнь Плещеева такой отсрочкой
[1023].) Народ разошелся, однако погромы и грабежи продолжались до следующего утра. В собственном доме был схвачен и убит думный дьяк Назарий Чистой. На следующее утро, 3 июня 1648 года, толпа пришла к Кремлю во второй раз, снова требуя выдачи Плещеева. Несмотря на то что ворота были заперты, угроза была серьезной, и царь выдал Плещеева.
