Как и с ритуалами казни Циклера в 1697 году, публичность имела первостепенное значение. Например, на первый «день» казней, 30 сентября, Петр лично разослал приглашения, доставленные молодым племянником Лефорта, членам европейского дипломатического корпуса. Царь велел собрать народ и обращался к толпе во время казней. В другой из «дней» Петр возглавил гротескное подобие религиозной процессии, проследовавшей через город. После того как в пригородном Преображенском (где стоял одноименный полк) на глазах других осужденных пяти человекам отрубили головы, Петр вместе со свитой и иностранными дипломатами сопроводил 196 осужденных (которые ехали по двое в деревянных повозках) к московским городским воротам. Там они остановились, в то время как Петр, верхом на коне, «одетый в польскую зеленую шубу» призывал толпу слушать, как стрельцам вычитывали их преступления. Затем меньшими группами другие осужденные были проведены процессией к нескольким местам, где были поставлены виселицы. В тот вечер Петр, пребывавший, по сообщениям, в хорошем настроении, развлекал иностранных дипломатов на банкете. Подобным же образом во время казни 235 человек, состоявшейся 10 октября, Корб наблюдал за тем, как «царь, представители иноземных государей, московские бояре и большая толпа немцев были зрителями сей ужасной трагедии»
[1073].
Эти казни, бесспорно, были тем, что исследователи европейского раннего Нового времени называют «театром ужаса». Хотя казни в Московском царстве 1670–1680-х годов включали в себя подобные элементы, они никогда не были настолько театрализованными. Когда Петр вернулся из Европы в 1698 году, он усилил зрелищность казней за наитягчайшие преступления, главным образом за лихоимство чиновников. Возможно, благодаря своим европейским советникам
[1074], Петр привез определенный образец из Европы, поскольку он, безусловно, был свидетелем подобных зрелищ. В Амстердаме 4 декабря 1697 года Петра пригласили вместе с членами городского совета посмотреть групповую казнь: двоих убийц обезглавили, троих преступников повесили и нескольких других избили и заклеймили. В «Книге церемоний города Амстердама» записано: «Царь или великий князь московский Петр Алексеевич присутствовал при этой печальной церемонии, помещаясь на трибуне городской ратуши. Он оставался все время, пока длилась процедура, свесившись из среднего окна и внимательно наблюдая казнь. Ему около 26 лет от роду, он очень высокого роста». Относительно того, что Петр наблюдал всю церемонию, не дрогнув, М.М. Богословский отмечает: «Это – все та же черта характера Петра, которую приходилось отмечать по поводу посылки топора в виде подарка Ромодановскому». Речь идет о старом князе Федоре Юрьевиче Ромодановском, которого Петр выбрал для руководства судами, пытками, допросами и наказаниями в 1698 году и который использовал этот топор на свое усмотрение
[1075].
Заимствование Петром такой пугающей демонстрации насилия из Европы позволяет с некоторой иронией взглянуть на его знаменитое «окно в Европу». Мы видим, что он открыл Россию не только для европейского Просвещения, политического плюрализма, процветания, социальной мобильности, книгопечатания и политического инакомыслия, прославляемых как западные устои. Он также увидел, как государства активно использовали символизм для демонстрации власти. Отказавшись от участия в ежегодном цикле религиозных ритуалов (празднике Крещения Господня, Вербного воскресения и других обрядов) после смерти своей матери в 1694 году, Петр активно заимствовал светские символы власти. Окружив свою элиту статуями Марса и Минервы, Петр с их помощью насаждал новый европейский дискурс легитимности, основанный на завоеваниях, мудрости и прогрессе. Он ввел европейскую одежду, архитектуру и светское искусство, чтобы преобразовать видимый мир и повседневную жизнь элиты. Ричард Уортман утверждает, что «триумфальный въезд» заменил коронационный ритуал как «определяющую церемонию его правления», но зрелища наказаний выполняли ту же функцию
[1076]. По иронии Россия, столь часто называемая европейцами «грубым и варварским царством», переняла из Европы не только Просвещение, но и практики насилия.
Как уже отмечалось, в качестве наказания за наитягчайшие преступления, в особенности коррупцию чиновников, Петр ввел жестокие виды казней, такие как колесование и сажание на кол; в его времена колесование стало использоваться для наказания за обычные преступления
[1077]. Ритуалы начала XVIII века усиливали театральность: в их рамках осужденных на виселицу сопровождали священники; следуя западной традиции, они усилили публичность, собирая огромные толпы зрителей. Законы отражали характерные для Московского царства задачи удержать от преступления путем устрашения: Артикул воинский 1715 года рекомендовал своевременные казни на местах, чтобы вызывать «страх» у наблюдателей, в то время как в Генеральном регламенте 1720 года провозглашалось, что во всех присутствиях «надлежит публичному месту быть, где в указное время все наказанье на теле и лишение живота чинено быть имеет, дабы всяк, смотря на то, от таких погрешений и преступлений себя мог охранять». Мрачные символы ставшего крайне настойчивым государства распространились по всей стране: когда чума опустошила юг в 1718 году, было приказано, чтобы по всей пострадавшей области были воздвигнуты виселицы, что угрожало немедленным повешением всем, кто не соблюдал карантин
[1078].
