Где тяжущиеся могли получить такие юридические консультации? В голову приходят несколько источников, начиная с самих подьячих и доверенных лиц, которым тяжущиеся могли доверить свои дела. Впрочем, последний вариант менее вероятен. В уголовных делах не разрешалось участие каких-либо посредников – судьи и их помощники расследовали дело напрямую. При обвинительной форме процесса (см. главу 5) тяжущимся разрешалось использовать вместо себя представителей, если они уезжали на службу или не могли предстать перед судом по иным причинам. Закон дозволял присылать «детей своих, или братью, или племянников». Также разрешалось, опять же, если это было не уголовное дело, прибегать к услугам третейских посредников, хотя закон специально выражает озабоченность тем, чтобы они не давали ложных свидетельств за взятки
[153]. У нас нет оснований утверждать, что данные представители или посредники обладали профессиональными юридическими знаниями. Люди обычно выбирали на эти роли друзей или представителей местного сообщества.
Третьим вероятным средоточием юридических кадров был обученный персонал частных вотчинных администраций. Они улаживали дела светских и церковных землевладельцев и лоббировали интересы своих хозяев в приказах, создавали для них сеть личных связей и представляли их дела в суде. Скандальный плут Фрол Скобеев зарабатывал на жизнь тем, что был «великой ябида, ходотайствовал за приказными делами»
[154]. Другими хранителями юридических знаний являлись «площадные подьячие» в крупных городах, которые могли играть роль профессиональных юристов.
В каждом сообществе имелись профессиональные писцы, составлявшие челобитные, договоры и другие документы, предоставляемые в воеводский суд, в приказ, на таможню или в другие учреждения. Известные как площадные подьячие, эти люди представляли собой группу, ускользающую из классификаций и не включавшуюся в номенклатуру «чинов», составлявших социум. Несмотря на это, они часто упоминаются в документах, что свидетельствует о важности исполняемых ими функций.
Площадные подьячие известны примерно с 1540-х годов, хотя практика их работы восходит к более раннему времени. В XVI веке они упоминаются в Новгороде, Твери, Переславле-Залесском, Пскове, Ивангороде и, конечно, Москве. Площадные подьячие не были государственными служащими и кормились «от пера», взимая плату за каждый документ. Они были организованы в своего рода гильдию, членство в которой было ограничено, чтобы поддерживать хороший уровень дохода. При одном приказе в Москве в 1691 году, согласно установленному ими самими лимиту, имело право работать не более десяти площадных подьячих; в 1685–1697 годах в Костроме их зафиксировано шестнадцать; в Москве на Ивановской площади с 1649 по 1680-е годы их было около 30. Площадные подьячие выбирали старосту, который фиксировал их деятельность и следил за качеством работы
[155].
Можно предположить, что в Москве трудилось несколько групп площадных подьячих. При Разрядном, Стрелецком, Холопьем, Посольском, а также в Патриарших приказах поощрялось существование таких коллективов, как своеобразный нотариат, помогавший челобитчикам с составлением прошений в эти органы. Площадные подьячие трудились также на крупных площадях в городе, первой из которых была Ивановская у колокольни Ивана Великого в Кремле. Они готовы были помочь большому количеству тяжущихся в приказах, у которых не было прикормленных нотариев. И по всей империи документы (челобитные, духовные, кабалы, купчие, рядные на лавки и найм рабочих) могли составляться такими негосударственными нотариусами. Государство доверяло их профессионализму и признавало их право на существование; когда Москва сгорела в 1626 году, то не только служащие приказов, но и те «подьячие… которые пишут на площади, и земские и церковные дьячки» были наняты для восстановления приказной документации. В Новгороде в 1636 году воевода собрал всех площадных подьячих, чтобы идентифицировать почерк и подпись на спорном документе. Уложение 1649 года пошло еще дальше – оно признавало законными финансовые документы на сумму более 10 руб. (крепости, заемные кабалы), только заверенные площадными подьячими Москвы и других городов. В случае если документ составляли деревенские или помещичьи люди, писцы его не принимали, а если он был написан просто грамотным человеком, его должны были освидетельствовать и заверить площадные подьячие
[156].
Почему же существование столь разнородных кадров, сведущих в области закона, представляется таким важным? Во-первых, некоторые из них, такие как площадные подьячие, служили своеобразным резервом для государственной службы, особенно в сельской местности
[157]. Во-вторых, они консультировали тяжущихся. Они знали правильный формуляр челобитной, они также умели посоветовать тяжущимся, какой нужно сделать запрос или как обратиться с жалобой. Натали Земон Дэвис ярко показала, как французские нотарии, составлявшие просьбы королю о помиловании, вносили изменения в суть излагаемого просителем дела. Нотарии знали формуляр, закон и словесные обороты, позволявшие их клиентам добиться милости
[158]. Тем самым они и определяли реальное функционирование закона. В случаях, рассмотренных нами, умелые грамотеи имели такое же влияние. Так, в 1669 году посадский человек из Луха потребовал, чтобы обвиняемых в нападении на него допрашивали раздельно («поставить и допросить порознь») – элемент из розыскной процедуры суда, распространенный на мелкие преступления всего за два года перед тем. В челобитной одного из представителей греческой ученой семьи Лихудов, поданной в 1694 году, искусно применены терминология и практика московской юридической процедуры. Иоанникий Лихуд начал иск о том, что его сын был ложно обвинен в изнасиловании; последний, Николай, также бил челом, обвиняя чиновника, ведшего дело, в попытке вырвать у него ложное признание, а истцов – в ложном обвинении. Хотя челобитная Николая и имитирует униженный стиль подобных документов («я… человек иностранной, судов, и очных ставок, и как записи пишутся и вершатся по московскому обычаю, не знаю»), Иоанникий Лихуд справедливо жаловался на то, что его сыну «грозили застенком» без достаточных на то оснований (не было ни язычной молки, ни признания, ни материальных улик). Его сын не только точно сослался на Уложение и привел пассаж из него, но и верно указал, к какой юрисдикции он относился
[159]. По всей видимости, государство с опаской относилось к распространению таких знаний, хотя и настаивало на применении правильных форм в документах: Новоуказные статьи 1669 года запрещали сотрудникам суда распространять среди тяжущихся или свидетелей из местных сообществ «образцовые письма» для составления челобитных или дачи показаний
[160]. Подобная озабоченность Новоуказных статей образцовыми письмами предполагает желание государства услышать подлинные голоса тяжущихся (пусть даже хороший подьячий знал, как обработать их соответственно). Тот, кто интересуется юридическим делопроизводством в Московском государстве, должен помнить, что все показания известны нам в редакции писцов.
