Более того, чтобы заставить выборных чиновников добросовестно работать, государство прибегало прежде всего к моральному давлению. Вступая в должность, они приносили присягу перед Богом и царем, что подразумевало серьезную ответственность; иногда община для верности требовала поручительства (под угрозой выплаты штрафа, если выборный не выполнит своих обязательств). Тем не менее нагоняи за вялую работу по-прежнему были часты, как станет понятно из следующей главы. В заключение рассмотрим пример палачей, рекрутирование которых дает представление о трудностях, с которыми сталкивались воеводы при наборе персонала.
Палачи
Палач, или заплечный мастер, бил кнутом, пытал, а также приводил в исполнение наказания. В отличие от некоторых стран, где профессия палача передавалась по наследству, в Московии это просто была работа в губной или воеводской избе
[169]. Обязанность уездного общества состояла в том, чтобы нанять или рекрутировать иным способом палача для губного округа. В 1601 году указ в Серпухов и в Коломну содержал требования к штату губной избы – «в тех городех быти губным целовальником, и дьячком, и сторожом, и палачом, и биричем… и быти им у тех дел переменяяся по годом». Многочисленные документы показывают, что местные сообщества признавали эту обязанность. Например, уставные грамоты для судей на Севере или расписки «городского бирюча и палача» в получении годового денежного и натурального жалованья от «пашенных людей» владимирского Успенского монастыря
[170]. Один из шуйских документов 1631 года показывает, что местное сообщество сдавало воеводе собранные деньги на содержание палача, а тот передавал их в губную избу. В другом провинциальном городе в 1617 году палачу выплачивали 12 рублей в год, в то время как тюремный сторож получал 10 рублей с полтиной
[171].
Иногда местное сообщество не могло позволить себе такие расходы. Например, в 1625 году в Муроме местное дворянство жаловалось на то, что, поскольку они не смогли собрать необходимую сумму, большая часть персонала съезжей избы – сторожа, палач и бирюч – сбежала и пришлось нанимать тюремных сторожей по высокой цене. Уложение 1649 года установило, что жалованье для палачей в Москве должно было выплачиваться из Разбойного приказа, но местные сообщества сами отвечали за их оплату вплоть до 1680 года, когда местных палачей перевели на жалованье, выдаваемое из средств губной избы
[172]. Однако похоже, что в реальности деньги до них не доходили. Костенский воевода в 1696 году жаловался на ветхость своего дома, воеводской избы и тюрьмы и на то, что палач умер; ему указали нанять палача из гулящих людей. В ответ на просьбы белевского воеводы, который настойчиво писал в Пушкарский приказ в 1701 и 1702 годах, Пушкарскому приказу было поручено позаботиться о пришедших в негодность городских укреплениях, а новое учреждение по управлению городами, Ратуша, должно было побудить городских старост выбрать палача
[173].
Презрительное отношение к должности палача делало поиск необходимого кандидата особенно трудным. В источниках есть множество воеводских жалоб на то, что у них нет палача и его тяжело найти
[174]. Одни воеводы откладывали рассмотрение судебных дел, другие – набирали первых попавшихся кандидатов, часто вопреки их протестам. В 1621 году данковский воевода взял в палачи казака; а когда валуйский воевода в 1632 году писал о том, что у него нет палача, власти указали его «выбрать из тутошных людей». Воевода Ефремова попал в такой же переплет в 1649 году, сообщая в Москву, что из-за отсутствия палача не мог продвинуться в расследовании убийства. Предыдущим палачом был стрелец, по-прежнему проживавший в городе, но, по его словам, выполнять эту должность его заставил прежний воевода, и теперь он не желал возвращаться. Другой местный житель, имевший опыт заплечного мастера, просто покинул город. Напоминая в отписке царю, что без его указа он не смеет взять палача из служилых людей, воевода просил необходимых инструкций. Когда в 1682 году спешно казнили князей Ивана и Андрея Хованских, не нашли палача, поэтому провести казнь заставили одного из стрельцов. При расследовании убийства в 1684 году в Белоозере пытки проводил тюремный сторож губной избы
[175].
Государство, в котором не было наследственной касты палачей, крайне нуждалось в том, чтобы определить, из каких социальных слоев можно их рекрутировать. Соборное уложение провозглашало, что палач в Московии должен происходить из вольных людей, служба которых гарантировалась порукой местных жителей. Что до провинциальных городов, то Уложение просто указывало, что уездные сообщества должны были их выбрать. В 1681 году государство улучшило положение дел, уточнив, что воеводы должны брать в палачи добровольцев из посадских людей, а при отсутствии «охочих людей» городской общине следовало «выбрать из самых из молодчих или из гулящих людей, чтобы во всяком городе без палачей не было»
[176].
Стыд, возможно, играл роль и здесь, хотя это явно и не отражено в российских документах XVII века. Немецкий наблюдатель Адам Олеарий высказал такое предположение: «Состоять палачом у них раньше не считалось столь позорным и бесчестным, как, пожалуй, теперь. Ни один честный и знатный человек теперь не стал бы вести дружбу с высеченным, разве только в том случае, если подобному наказанию кто-либо подвергся по доносу лживых людей или неправильно был наказан вследствие ненависти к нему судьи». Несмотря на это, Олеарий отмечал, что палачи хорошо зарабатывают на взятках и на продаже алкоголя колодникам. Своими реформами Петр I осознанно ввел в России европейские представления о чести и стыде, к которым и отсылал Олеарий. Петр провозгласил, что человек, которого коснулась рука профоса (этот германизм использован для обозначения палача), не может считаться честным человеком и «в войске его величества терпим да не имеет быть». Как показывает Э. Шрадер в своей истории телесных наказаний, в XVIII веке должность палача стала столь позорной, что государство было вынуждено набирать их из преступников и изолировать их от общества. Контрастом звучат слова Шрадер о том, что в Русском государстве «палач – всего лишь один из квалифицированных ремесленников, честно зарабатывающий на жизнь»
[177]. Возможно, это звучит как преувеличение, но в Московском царстве заплечных дел мастера не были классом изгоев, хотя никто и не хотел исполнять их работу.
