Государство также полагалось на коллективную ответственность и моральные обязательства. Поручные записи на выборных судейских чинов включали жесткие наказания, которые понесли бы поручители в случае злоупотребления полномочиями или небрежения чиновниками своими обязанностями. Судебник 1589 года требовал от местного сообщества составить поручные записи по тем, кто был выбран на службу. Поручные записи на пристава в Разряде в 1672 году и на губного целовальника Переславля-Рязанского в 1688 году упоминали штрафование поручителей, если те незаконно освободят заключенных и будут отлынивать от служебных обязанностей. Государство также опиралось на духовную силу клятв: чиновники клялись в верности царю на кресте, когда вступали в должность, и им часто напоминали об этой тяжкой обязанности
[264].
Государство также старалось предотвратить конфликты интересов. Например, в 1648 году правительство распорядилось, чтобы дела против дьяков и подьячих не могли слушаться в тех приказах, где они служили, поскольку, выражаясь словами одной коллективной челобитной дворян и детей боярских, «праваго суда они [авторы прошения. – Примеч. авт.] на тех дьяков и на подьячих в тех приказех добиться не могут, потому что у них в тех приказех сидят с ними братья и племянники и их дети». Подобные дела следовало направлять в Челобитный приказ, хотя П.Б. Браун доказывает, что приказы упорно продолжали самостоятельно судить своих сотрудников. Другой шаг в сторону прозрачности судопроизводства был предпринят в 1681 году, когда бояр, разбиравших апелляции в Расправной палате, обязали устраняться от слушания дел, в которые были вовлечены они сами или их родственники и свойственники
[265].
Московские правители также пытались обуздать коррупцию чиновничества с помощью законов. В первом московском Судебнике 1497 года по крайней мере 40 из 68 статей устанавливали пошлины за судебные процедуры, определяли нормы поведения для чинов суда и управления, клеймили взятки и лжесвидетельство. Хотя Судебник не предусматривал телесных наказаний, эту лакуну заполнили законы середины XVI века. Губные грамоты с 1539 года вплоть до 1550-х
[266], а затем и Судебники 1550 и 1589 годов устанавливали телесные наказания вплоть до казни за взятки и небрежение службой; они также рекомендовали телесное наказание за ложное обвинение судей и необоснованные иски. Тенденция, заложенная в судебниках, достигла своего апогея в Соборном уложении, где большое внимание уделялось должностным преступлениям
[267]. Подобным образом крестоцеловальная запись губных старост 1550-х годов требовала «посулов… и поминков… ни у кого не имати», в то время как воеводский наказ 1656 года устанавливал смертную казнь за взяточничество. Указная грамота сибирскому воеводе в 1611 году грозила ему кнутом за участие в незаконной торговле, в то время как судная грамота в Устюжну Железопольскую – наказанием и конфискацией имущества судейским чиновникам: губному старосте, «излюбленному судье» и земскому дьячку, которые одобрят неправо составленные документы
[268]. Указ, увидевший свет около 1620 года, грозил коррумпированным воеводам и чиновникам штрафами, в то время как наказная память 1646 года сотнику в Пушкарской слободе упоминает телесное наказание и штрафы, каковые и были употреблены в отношении сотника на Белоозере в 1683 году, в Новгородском уезде в 1699 году и для земских судеек на Севере. Наказы сыщикам также устанавливают жесткие наказания за должностные преступления
[269]. Эти различные санкции, дополнявшие судебники или даже противоречащие им, дают представление о разнообразии в стандартах, принятых в разных частях страны.
Угрозы наказания изобильно встречаются в переписке между центром и воеводами. В 1638 году, например, дедиловскому воеводе строго напомнили о том, что у него не было судебной власти над пушкарями и казаками, которые были подсудны своим приказам в Москве. Если воевода продолжит настаивать на привлечении их к суду, его велят с должности переменить и подвергнут «жестокому наказанью» (телесному). Воеводам на южном рубеже угрожали в 1651 году «великой опалой и наказаньем безо всякие пощады» и денежной пеней в сто рублей за неприсылку судебных пошлин в Москву дважды в год в срок
[270].
Что до обвинений в уклонении от службы (см. главу 2), то чиновники не жалели глоток, защищаясь, когда дело доходило до обвинений в коррупции. В 1612 году в разгар Смутного времени, например, один военный командующий протестовал против ложного обвинения в неподчинении приказам по защите Вологды. Он объяснил, что его приказы были другими и назвал претензии к нему клеветой. Брянский воевода, обвиненный в 1628 году в неповиновении приказам по казни двух преступников, объяснял во всех подробностях, как приказы об этом не дошли до него. Подобным образом лебедянский воевода пункт за пунктом опроверг обвинения в том, что он не позволил стрелецким и казацким начальным людям занять их должности в 1629 году. Другой утверждал в 1634 году, что был оклеветан селитренным мастером по вражде и в результате лишен должности по руководству варкой селитры. Он обращался к «праведному государю» о своем «раденье и службишке», благодаря которым селитренные мельницы под его руководством работали продуктивнее и эффективнее, чем в Темникове, Переславле и Мещерске
[271].
