Смешение формально-правового и личного в московском управлении также способствовало созданию культуры, открытой злоупотреблениям и эксцессам. В коллективных челобитных XVII–XVIII столетий, при всей критике неэффективности и коррупции чиновников, демонстрируются представления о гражданской службе в понятиях персональных взаимоотношений. Местное население не искало непредвзятого управления по закону, а просило учреждения местных судов, в которых бы служили местные жители, способные выносить решения, сообразуясь с обстановкой и знанием принятых в данной округе норм. Это прокладывало дорогу фаворитизму
[293]. Подданные Москвы, кроме того, располагали крайне ограниченным набором инстанций, рассматривавших и наказывавших случаи коррупции. Когда власть решала наказать должностных лиц на местах, она не могла опереться в этом на независимую полицейскую структуру, но должна была прибегать к помощи соседнего воеводы. Например, в деле 1650 года в Юрьеве-Польском губному старосте было велено наказать воеводу, взыскав с него штраф и прочитав ему царский выговор перед собравшейся толпой. Сходным образом в 1669 году верейскому воеводе приказали произвести наказание его коллеги из расположенного по соседству Можайска, а также тамошнего подьячего. Глазьев упоминает случаи, когда губным старостам поручали расследовать коррупцию их городовых воевод и наоборот
[294]. Когда равные должны были наказывать равных, создавались ситуации, благоприятствовавшие злоупотреблениям.
Наконец, в Русском государстве не было специальных инстанций, куда можно было обратиться, столкнувшись с коррупцией. В принципе, тяжущиеся могли пожаловаться на предвзятость судьи, но в отсутствие особого агента из Москвы жителям было не к кому обратиться за помощью против воеводы. Жалобу на воеводу или его сотрудников приходилось подавать в его же съезжую избу. В челобитных мы действительно встречаем упоминания, что коррумпированный воевода запрещал бить на себя челом. Единственный выход, доступный для таких челобитчиков, состоял в том, чтобы совершить путешествие в Москву, но и тут жаловаться пришлось бы в приказе, судья которого, впрочем, не сильно хотел наказывать свою ровню, представителя элиты, связанного с ним через сеть патронажных отношений. Наиболее успешные челобитные были коллективными от всех жителей той или иной местности, что обычно случалось лишь во времена больших неприятностей
[295].
Отмеченное нововведение XVII века парадоксально усложнило процедуру челобитья. В своем движении к более безличной, бюрократической модели государственного аппарата законодательство с 1649 года старалось пресечь практику подачи частными лицами и группами населения жалоб напрямую царю. Добиваясь справедливости, частные лица должны были пройти по целому ряду инстанций
[296]. Частота, с которой повторялся подобный запрет, свидетельствует не только об идеологии царского благоволения, но и об отсутствии других способов опротестовывать нарушения правосудия.
Лишь располагая достаточными ресурсами, можно было рассчитывать на успешное преодоление структурных оснований коррупции в российской судебно-административной системе: личной взаимозависимости между местными жителями и чиновниками, скудной оплаты труда, опоры на поддержку населения в содержании персонала, отсутствия сильных профессий (судейских, чиновничества), недостатка практик и институтов систематического надзора. Судебная система работала только при соблюдении баланса персонализированных отношений сообществ и социума с нормами права. Но эта система постоянно выходила из строя.
Глава 5. Процедура и доказательства
30 ноября 1636 года в южном пограничном городе Осколе четверо местных жителей, двое детей боярских и двое казаков, заявили об убийстве, доставив тело Тихонки Горяинова, сына одного из них, в воеводскую избу. Воевода Константин Михайлович Пущин начал расследование с того, что опросил их. Эти люди обвинили жену убитого Доньку в том, что она лишила жизни мужа в лесу. Пущин приказал доставить Доньку, опросил ее, а потом, после признания, приказал допросить еще раз рядом с пыточными инструментами, а после пытать. Воевода заключил ее под стражу и писал в Москву в феврале, ожидая указа из столицы. Разрядный приказ ответил 8 марта 1637 года и приказал пытать ее вторично, чтобы выяснить, имелись ли у нее сообщники и план убийства. Всех, на кого она укажет, следовало арестовать. Получив эти инструкции 24 марта, Пущин провел еще два допроса (один из них около инструментов пыток), а потом пытал ее еще раз. Донька призналась, что убила супруга по собственной инициативе, поскольку он «ее бивал беспрестани». Получив новую отписку воеводы, в июне Разряд приказал казнить ее, если она не беременна. А если она ждет ребенка, то следует ждать, как требует закон, пока она не родит. Принимая во внимание, что до получения приговора в Осколе прошло еще какое-то время, от момента заявления о совершенном преступлении до решения дела прошло около семи месяцев
[297].
Большая часть уголовных дел не решалась так скоро, как в случае с Донькой Горяиновой. Но данное дело показывает ключевые элементы судебного процесса – воевода как судья контролировал дело, проводил допросы, пытал с целью подтвердить признание, переписывался с Москвой. Другими словами, воевода применял розыскной (инквизиционный) процесс. В этой главе мы рассмотрим процедуру судебного разбирательства.
Обвинительный и розыскной процесс
В московский период розыскной процесс часто содержал элементы обвинительного, поэтому мы кратко рассмотрим оба процесса, каждый из которых был издавна распространен по всей Европе. Обвинительный процесс был хорошо известен во всей средневековой Европе, в том числе и в восточнославянских землях. Он использовался в самых разных случаях – от дел о бесчестии до нанесения незначительных телесных повреждений; обвинительный процесс был двусторонним, и инициатива в нем принадлежала тяжущимся. Истец начинал дело; обе стороны представляли и отводили свидетелей и могли пойти на мировую. Судья играл роль честного маклера, выносившего решение по делу; подьячий заносил на бумагу ход тяжбы, а перед вынесением приговора воспроизводил его, зачитывая протокол судье. Большинство судебных разбирательств проходило именно таким образом, что подробно отражено в Судебниках 1497, 1550, 1589 годов, а также в обширной десятой главе Уложения 1649 года и даже в рассказе Котошихина о приказных судах
[298].
