Вероятно, после указа 1625 года, признающего предварительный умысел убийства отягчающим обстоятельством, необходимость в пытке выросла. Но и потом многие дела об убийствах расследовали, не прибегая к пыткам. В 1645 году в Белгороде мужчина привел к властям своего брата, офицера в невысоком чине, утверждая, что тот зарезал стрельца в его доме. Воевода начал следствие, осмотрел тело, допросил свидетелей и устроил братьям очную ставку. Обвиненный отрицал свою вину. Десять свидетелей показали, что видели само убийство, другие слышали звуки борьбы, третьи видели, как стрелец упал или обвиняемого с окровавленным ножом, а два свидетеля заявили, что были слишком далеко и не разглядели ничего. Воевода не стал никого пытать, а отправил все показания в Москву. Разрядный приказ велел не использовать пытку, казнить обвиняемого, а затем немедленно смягчил приговор до жестокого битья кнутом и тюрьмы
[395].
Похожим образом развивались события в 1647 году в Ливнах. Воевода расследовал дело: дворянский сын зарубил отца топором. На устном допросе исповедник убитого рассказал, как прибежал на место драки и принял последнюю исповедь отца. Умирающий поведал причину ссоры: он побил невестку. Перед смертью убитый простил сына. На устном допросе сын признался в убийстве и указал на то, что отец простил его. Посоветовавшись с Москвой, воевода получил указание казнить мужчину за убийство отца. При наличии признания и свидетельских показаний чиновник не стал использовать пытку для получения дополнительной информации
[396].
При мировых сделках по делам об убийстве также обходились без пыток. Например, в 1648 году в Ливны доставили тело «ливенца крымского вожа» (проводника) и с ним местного сына боярского, обвиненного в убийстве. Воевода опросил семерых мужчин, которые доставили труп и ответчика, и все они заявили, что видели драку, но не знали ее причин. На устном допросе обвиняемый сказал, что убил «вожа», потому что тот пытался изнасиловать его жену. Воевода запросил Разряд и получил указание «накрепко» пытать обвиняемого, чтобы добиться подтверждения истории и убедиться в том, что никто больше не замешан в убийстве, а затем доложить о результатах пытки. Но тут вмешалась семья обвиняемого и била челом, чтобы обвиняемого избавили от пытки и наказания, а вместо этого заставили содержать семейство убитого
[397].
Судьи учитывали особые обстоятельства дела, например беременность. В 1688 году в районе Белоозера крестьянина обвинили в том, что он убил другого крестьянина в драке. Он признался, что подрался с убитым из-за девушки, которая жила с ними обоими, когда из-за голода они бродили по селам и деревням в поисках пищи и работы. Он отрицал, что планировал убийство. Допросили девушку: она подтвердила их отношения, но отрицала, что знала что-либо об убийстве. Воевода обратился к выдержкам из Уложения и Новоуказным статьям 1669 года, которые оправдывали применение пытки, и приказал пытать обвиняемого, чтобы установить, был ли предварительный умысел. Мужчина принял 43 удара кнутом, но не отступил от своей истории. Но девушку не пытали, «потому что чревата». Что не помешало бить ее «без пощады» батогами вместо кнута – за развратную жизнь. Было решено отпустить девушку на поруки, но она была пришлой и не смогла найти никого, кто бы поручился за нее, так что ее просто отпустили. Беременность упоминается в указе 1637 года, постановившем, что беременных женщин можно было казнить только спустя шесть недель после родов
[398].
Принадлежность к высшему классу только в некоторых случаях освобождала от пытки. В 1683 году Ивана Юрлова обвинили в том, что он избивал и пытал своих крестьян, причем один из них умер. Юрлова вызвали на допрос, он все отрицал и заявил, что крестьяне напали на него. Воевода поверил ему и отпустил, не пытая. В январе 1686 года бояре – судьи Приказа сыскных дел отчасти учли особые обстоятельства сына боярского. Они выслушали показания ряжского дворянина Василия Гаврилова сына Левашова: тот отрицал, что приказал сыновьям побить соседа и сломать ему руки и ноги, потому что якобы подозревал его в поджоге своих полей. Однако на очной ставке свидетели ему противоречили. Судьи вынесли решение на основании только допросов, не прибегая к пытке. Они выговорили Левашову за отрицание вины, стремление без надобности сменить судебную инстанцию и за самоуправство, когда следовало сообщить о поджоге властям. Не пытая, Левашова приговорили к казни за предумышленное убийство. По другим делам видно, что дворян могли пытать. В 1672 году, когда вокруг Тулы не прекращались разбои, следователь Приказа сыскных дел доложил, что провел четыре пытки подозреваемых и по крайней мере один из них был сыном боярским. Сегодня нас шокирует, что при назначении пыток не учитывался возраст, ни детский, ни престарелый. В деле 1674 года обвиняемый назван «детиной», но его пытали и казнили за убийство
[399].
Практика расследования уголовных дел демонстрирует, что судьи и их дьяческий персонал много знали о пытке и смотрели на нее здраво, применяли нечасто и строго по закону. Редкостная документация о работе одного судьи, якутского воеводы Матвея Осиповича Кровкова, с февраля по август 1684 года показывает, как он принимал решения, применять пытку или нет. В августе он допрашивал обвиняемого об умысле: мужчина забил другого насмерть в кабаке, но заявил, что защищался и никакого умысла не было. То же самое он утверждал под пыткой кнутом. Известно много дел, в которых Кровков не использовал пытки. В феврале он допрашивал мужчину по такому обвинению: якобы он жил с женщиной во грехе и участвовал вместе с ней в шаманском колдовстве. Мужчина отрицал и что вступал с женщиной в половые отношения, и что участвовал в шаманских ритуалах. На этом кончаются сохранившиеся материалы дела; если конец его не утерян, можно считать, что воевода поверил его словам и не считал, что расследует дело о колдовстве, иначе он должен был бы пытать обвиняемого. В мае воевода провел устный допрос старца из местного монастыря, который объявил «слово и дело» (то есть обвинение в измене). Кровков допросил людей, названных старцем, и уже был готов их пытать, как старец раскаялся и признал, что выдумал все, будучи пьян. Этот воевода прибегал к пыткам только в случаях преступлений, за которые полагалась смертная казнь. Сходным образом в комплексе из более 120 дел из Тобольска о мелких нарушениях и уголовных преступлениях (1639–1643) пытку использовали только в 20 делах по самым серьезным преступлениям
[400].
