Царские грамоты ограничивают судебную автономию воевод лишь в немногих случаях, одним из которых, что неудивительно, были дела по наитягчайшим преступлениям. На западной границе воеводы должны были бороться со шпионажем, перебежчиками и подозрительными пришлецами; им было наказано «сыскивать накрепко», с применением пытки, а затем направлять показания в Москву. Сибирским воеводам надлежало поступать так же, а кроме того, следить за нарушениями законов о торговле
[435]. Иногда в грамотах подтверждалось самоуправление некоторых сообществ: шляхты и горожан, захваченных у Великого княжества Литовского, украинских казаков; судьи, назначенные из Москвы, не должны были вмешиваться в местное судопроизводство, если оно не давало сбоев
[436].
Во всем этом очевидно радение о том, чтобы предоставить судьям определенную свободу действий, невзирая даже на постепенно усиливающийся в течение XVII века бюрократический контроль государства над обществом. Противоречие между контролем из центра и сохранением широких полномочий у агентов власти на местах приводило к своеобразной эквилибристике компромиссов, которой занимался даже в остальном авторитарный Петр Великий. Указные грамоты местным властям в его время демонстрируют еще больше доверия к судьям: начиная с 1706 года они наставляют воевод управлять по закону, инструкциям прежним воеводам и собственному суждению. К этому наказу инструкция ингерманландскому воеводе 1707 года добавляет, что ему следует сноситься с комендантами других городов, если в том будет нужда
[437]. Для централизованного государства было необходимо, чтобы чиновники реально выполняли свою работу в соответствии с обязанностями.
Практика решения дел
На практике судьи Московского государства в полной мере пользовались делегированной им властью для решения дел так, как им подсказывало собственное правосознание в рамках закона
[438]. Хорошим примером является деятельность судей на Белоозере, поскольку они уверенно работали без лишних обращений к центру. Так, например, в 1628 году белозерский воевода слушал дело о небольшой краже, нападении и побоях. Он расспросил тяжущихся по обвинительной процедуре, снесся с коллегами из губной избы и нашел, что ответчик давал ложные показания. Белозерские судьи решили множество дел об убийствах. В 1613 году процесс был проведен в инквизиционном формате, и ответчик был объявлен виновным на основании своих показаний. В 1615 году воевода И.В. Головин прибег к пытке, чтобы добиться признания в убийстве, и так решил дело. В 1638 году судья допустил мировое соглашение в деле об убийстве. В 1692 году воевода также решил дело, не обращаясь к московской власти: он выслушал показания, в том числе под пыткой (23 удара и одна встряска), и, хотя ему не удалось добыть показаний свидетелей, так как все крестьяне бежали от судейских чиновников из села, он посчитал обвиняемого крестьянина виновным на основании его признания. Того приговорили к битью кнутом и отдаче на поруки, поскольку смерть погибшей, его жены, причинилась от его чрезмерных побоев, а намерения лишить ее жизни у него не было
[439].
В арзамасском регионе судьи проявляли похожую решительность. Они инициировали разбирательства с последовательными ступенями расследования («сыск»); посылали людей на осмотр мертвых тел и для ареста подозреваемых; проводили допросы с пыткой и без; писали воеводам смежных областей о содействии в расследовании
[440]. В одном кадомском деле, длившемся с 1674 по 1677 год, воевода провел весь процесс, включая расспросы и пытки, обосновывая их ссылками на Соборное уложение. Пересмотрев доказательства и сверившись с выдержками из «градских законов» и Новоуказных статей, он приговорил ответчика к смерти и сам наблюдал за отсечением ему головы. Подобным же образом воевода Доброго на степном пограничье решил в 1681 году несколько дел, не обращаясь в Москву. Он наказал двух детей боярских за уход из полка без его разрешения, а двух других – за прием беглых крепостных
[441].
Если обстоятельства дела были необычными, воеводы обращались за помощью в Москву. Сюда относятся, в частности, и случаи, когда воевода считал, что обладает достаточными полномочиями. Так, вятские воеводы в 1682 году доносили, что столкнулись с преступлением, которое было настолько вопиющим – архиепископского келейника зарезали до смерти прямо «у ворот» собственного дома воеводы, – что они поспешили казнить злодеев, совершивших это, и повесить их вдоль дорог, чтобы другим «было неповадно». Они утверждали, что первоначальный наказ позволял им распоряжаться о смертной казни, но теперь Посольский приказ, которому они подчинялись, велел сажать уголовных преступников в тюрьму и дожидаться решений из Москвы. Воеводы с волнением оправдывали свое решение о казни. Москва ответила подтверждением их самостоятельности.
В деле 1696 года была подтверждена автономия козловского воеводы Ивана Меньшого-Колычева. Его приговорили к выплате компенсации за бесчестье сыну боярскому, которого он приказал бить кнутом за неявку на службу в полк. Пострадавший утверждал, что был бит «без великого государя указу», но Колычев заявил протест: воеводский наказ-де обязывал его наказывать опоздавших. Разряд изучил дело и поддержал Колычева: действительно, сын боярский явился «в нетях», а действия воеводы соответствовали его инструкциям. Несправедливое решение о бесчестье было аннулировано
[442].
