По-видимому, судьи соглашались с просьбами о мирном урегулировании, если речь не шла о профессиональных преступниках или предварительном умысле. Хотелось бы, чтобы в этих делах было больше подробностей, но и в наличном варианте часто бывает достаточно деталей, указывающих на совместные издержки сторон, что может означать проведение ими негласных переговоров, стоящих за подобными соглашениями. В одном раннем деле, относящемся к 1560-м годам, две обители сумели закончить миром дело об убийстве монастырского слуги, когда виновная сторона согласилась заплатить долги покойного и возмещение ущерба его монастырю. Сходным образом было решено дело и в 1577 году: виновная сторона взяла на себя судебные пошлины и, что существенно, возмещение вдове и родне убитого. Государство не претендовало на что-то большее, чем обычная пеня («головщина»). В другом деле решение также предусматривало обеспечение для близких погибшего. Три человека: двое подьячих и пушкарь в 1635–1636 годах были признаны виновными в убийстве другого подьячего с целью похитить у него деньги. Под пыткой они сознались, что заранее с полным намерением планировали это. Но затем вмешалась вдова, объявив, что ее муж был покрыт долгами; тогда воевода приказал убийцам заплатить эти долги. Все трое подписали со вдовой мировую, оставляя на волю царя любое наказание («пеню»; но не последовало никакого). Здесь, таким образом, несмотря на доказанный умысел, дело не дошло до смертной казни. Кроме того, закон предусматривал, что если крестьянин убьет другого крестьянина непредумышленно, то его следует отдать господину погибшего в качестве возмещения; эта норма была применена в решении дела 1647 года в Ливнах
[466].
Дела признают наличие государственного интереса при подобных соглашениях. Звенигородское дело 1693 года, например, содержит формулу «и впредь нам… ни в чем против сей записи нигде не бить челом и никоторыми делы не всчинать; а в вине их вольны великие государи». Но судья не удовольствовался просто фиксацией полюбовного акта между членами местной корпорации: убийцам пришлось согласиться на выплату компенсации за разграбленное имущество, долгов убитого и немалой суммы вдове и ее детям на прожиток. Иногда государство налагало и наказания. В 1644 году мать и братья убитого казака достигли мировой с другим казаком, сознавшимся в преступлении «с хмелю». Они просили: «Не вели, государь… кровь за кровь пролити». Сибирский приказ принял челобитную (в которой ничего не говорилось о возмещении), но распорядился бить ответчика кнутом на торгу, а затем отпустить на поруки. В исполненном напряжения деле марта 1648 года в Ливнах местный сын боярский признался, что убил человека в драке, обнаружив того за попыткой изнасиловать его жену. Ливенский воевода Федор Лодыженский обратился за помощью в Разряд – оттуда пришла инструкция допросить свидетелей, пытать обвиняемого и посадить его в тюрьму. Этот приказ был получен Лодыженским в июне, а в июле семья убитого била челом о милости к заключенному: его сын просил, чтобы убийцу не пытали, а велели ему заплатить долги погибшего и «поить и кормить» его несовершеннолетних детей. Разряд пошел в этом навстречу, но предписал совершить действо с исключительной символической нагрузкой: убийцу следовало «привести к казни», объявить смертный приговор и тут же милость, «вместо смерти дать живот». Далее его следовало «по торгом бить кнутом бес пощады», чтобы иным было неповадно, и отдать на поруки, «что ему Игнашковых [убитого. – Примеч. авт.] детей… кормить и долги отца их за них платить»
[467]. В данном случае судья искусно применил весь арсенал словесных и символических средств, бывших в его распоряжении, для демонстрации суровости и милости, присущих царскому правосудию.
В некоторых делах не упоминаются условия, на которых, возможно, совершались полюбовные сделки. Так, мировая запись матери и бабки убитого белозерского крестьянина 1638/39 года не включает никаких условий; надо думать, истицы получили какое-то возмещение. В других столь же неинформативных делах, например, два сына боярских убили двух крестьян, а помещик убитых дал мировую запись в 1640 году. Убийцы уже два года сидели в тюрьме; их выпустили на поруки, телесное наказание не упомянуто, как и компенсация. В Белозерском уезде в 1640 году священник полюбовно, без указания каких-либо условий, закончил дело с тремя крестьянами об убийстве своего сына. В 1642 году в Новгороде крестьянин миром разошелся с монастырем, чьего крестьянина он ограбил и убил; здесь он согласился заплатить за ущерб по оценке монастырских властей
[468].
Терпимость судей к полюбовным исходам отражает наложение прагматических обычаев в решении дел на нивелирующие централизаторские тенденции. Сходное переплетение формального и неформального права обнаруживается и в том, как сложно оказалось установить четкую систему инстанций для апелляции. В XVI веке процесс апелляции был не определен. Решение губного старосты, например, могли опротестовать перед воеводой, а могли отправить через его голову сразу в Москву. Челобитный приказ, созданный в XVI веке, был основным местом подачи апелляций и не имел судебных функций: он принимал прошения, часто представлявшие собой жалобы на коррупцию и несправедливость, и распределял их по соответствующим приказам
[469]. Соборное уложение, запретив напрямую обращаться к царю с просьбами, тем самым ввело определенную иерархию: челобитчики должны были направлять свои тяжбы в тот приказ, которому они подчинялись. В Уложении определяется и апелляционный суд: для решения дел, с которыми не справились в приказах, «бояром и околничим и думным людем сидети в полате, и по государеву указу государевы всякия дела делати всем въместе». Впоследствии указания на заседания бояр «в палате», в «Золотой палате» или в «у расправных дел» постоянно встречаются в 1660-е – начале 1680-х годов. Некоторые иностранные путешественники говорят о боярском совете как об апелляционном суде
[470]. П.Б. Браун рассматривает этот совет также как правительственную коллегию на время отсутствия царя в столице, а П.В. Седов подчеркивает именно ее апелляционные функции: когда в 1681 году была создана Расправная палата с формальным членством из 12 бояр, ни один из которых не был приказным судьей, ее задачей было рассматривать дела о коррупции в московских приказах. С началом нового царствования в 1682 году упоминания о ней становятся редкими, а в 1694 году все бояре изображены как единая группа, в случае необходимости обращающаяся за советом к царю
[471]. Таким образом, апелляция существовала, причем в равной степени для местных судей и сторон процесса (по причине ли недостаточных знаний, злоупотребления властью или конфликта интересов), но ее институциональные формы не были закреплены до Петра I.
