После смерти Петра в 1725 году ситуация стала еще хуже: урезание расходов оставило без жалованья чиновников на постах ниже глав и директоров коллегий: они должны были жить только на штрафы, содержание и подношения от просителей. Эта реформа сопровождалась явно нереалистичными предупреждениями подканцеляристам не требовать слишком больших даров и штрафов. С.М. Троицкий называет эту ситуацию узаконенным взяточничеством, а Д.А. Редин утверждает, что «высшая власть сама же провоцировала нарушения законодательства и попустительствовала различным формам лихоимства». Он же делает интересное заявление: по его словам, работа в таких условиях способствовала корпоративной солидарности местного чиновничества из-за его растущей зависимости от даров и патронов (по сравнению с московскими временами). Г.П. Енин показал, что дары на содержание местных чиновников – система кормлений продержалась до правления Екатерины Великой. Восхваляя судебные реформы Екатерины II, британский путешественник Уильям Кокс в 1790-х годах точно описал проблему: «Она повысила жалованье судей, которые прежде от скудости дохода неизбежно уступали неотразимым соблазнам взяток»
[539].
Структура и содержание аппарата управления XVIII века подрывали любые усилия править добросовестно. Государство страдало от недостаточного администрирования: в 1698 году один чиновник приходился на 2250 человек, а в 1726 году – один на 3400
[540]. Со временем этот разрыв только рос. Гражданская служба не привлекала профессиональные кадры, как надеялся Петр I. Русское дворянство избегало служить, особенно в местных учреждениях. Не было разработано никакого обучения, а срок воеводской службы был слишком короток, чтобы хорошо разбираться в законах и судопроизводстве. Поэтому в России так и не появилась крепкая профессиональная элита гражданской службы, которая могла бы возвысить свой социальный статус и набрать политический капитал
[541]. Во всем, что касается структурных основ, качество местного управления упало по сравнению с московским периодом.
Общее направление судебных реформ начала XVIII века совпадает со взглядами И.Т. Посошкова, предпринимателя, поднявшегося из низов, который в 1724 году представил Петру трактат об экономической реформе. Говоря о судах, Посошков отметил много задач, которые пытались решить бюрократические реформы еще с XVII века: правосудие должно быть скорым, законы – собраны в кодексы, в соответствии с переменами в российской жизни в них необходимо вносить изменения, судьи должны быть знающими и непредвзятыми. Он считал, что «судное дело и управление судейское вельми… высоко, паче всех художеств, на свете сущих», и выступал за профессиональных работников на жаловании, как и говорилось в петровских указах
[542]. Однако главная цель Посошкова – в духе меркантилизма с помощью реформ увеличить богатство России – указывает на проблемы, которые стояли перед страной. Государство не выделяло финансовых ресурсов, без которых невозможно было достичь великих целей, поставленных чиновниками-реформаторами.
Судебная работа петровской поры показывает, какого прогресса достигли в развитии рациональной и упорядоченной процедуры. Сами документы, собранные в тетради, разборчивый почерк и упорядоченный формат создают образ хладнокровного рационального следствия. В целом, устанавливая иерархию инстанций, прогрессивную процедуру апелляций, надзор над чиновниками и проверку смертных приговоров, петровские реформы институционализировали известные принципы: нарушения будут наказаны, закон является прозрачным и вершится со знанием дела и для всех без различия. В 1720-е годы петровские судьи демонстрировали отличные рабочие умения. Это не значит, что судебный аппарат неотвратимо развивался от «личного» к «рациональному» правосудию. Практика уголовного судопроизводства по-прежнему уравновешивала определенные нормы, предписанную процедуру и упорядоченное ведение записей с весьма гибким приспособлением этих норм и процедур, которые могли непредсказуемо меняться при личном взаимодействии воеводы (или судей в канцеляриях) и подносящих дары людей. Сколь ни далека была эта система от идеально-типического правосудия, она подходила российским условиям, а ее слабые стороны могли бы постепенно исчезнуть, если бы сохранялись лучшие результаты петровских реформ: разделение судебной и исполнительной власти, профессионализация работников суда и нотариата, борьба с коррупцией чиновников и усиление местного правления. Однако в 1727 году произошел радикальный отказ от всех новшеств, и от достижений петровских реформ не осталось и следа.
Часть II
Наказание
Переходя от судебной процедуры к наказанию, приходится до некоторой степени менять набор привлекаемых источников и способ их анализа. Нижеследующие главы сгруппированы тематически: в четырех первых (главы 9–12) внимание будет сосредоточено на телесных наказаниях, в праве и в практике, в основном на основании составленной нами базы данных по местным судебным делам. В главе 13 начинается рассмотрение смертной казни и определяются ритуалы, применяемые при наказании за уголовные преступления, караемые смертью. Здесь также основным источником остаются судебные дела. В последних главах (главы 14–18) речь пойдет о смертной казни за наиболее тяжкие преступления: измену, ересь, колдовство, злоупотребления должностных лиц, – что потребовало разнообразия в методах и источниках. Помня об имплицитной сравнительной модели «спектаклей страдания» М. Фуко, много внимания мы уделили символической нагрузке и ритуалу важнейших казней. В судебных протоколах практически совсем нет описаний казней. Отечественных повествований также мало, и они часто написаны в форме тенденциозных квазилитературных исторических хроник, что совсем не может заменить судебного протокола. Такие источники потребовали критического прочтения. От конца XVII века остались мемуарные рассказы, и русских, и иностранных авторов, о мятежах и казнях; они могут быть ценными источниками, если установлены позиция автора и источники его сведений об описываемых событиях.
Исследование наказаний за бунты открывает новый угол зрения на уголовное право, поскольку восставшие часто оправдывали свои насильственные действия тем, что они были «законно» направлены от имени царя против «изменников», а не против государя. Во время мятежей мы часто встречаемся не только с наказанием восставших государством, но и с тем, как сами восставшие осуществляли то, что с их точки зрения было справедливой и оправданной карой. В кульминационные моменты городских восстаний XVII века между толпой и монархом происходили драматические сцены, от которых мороз идет по коже. Исследование смертной казни за самые тяжкие преступления в этих главах не претендует на то, чтобы стать хроникой всех случаев ее применения и всех восстаний; задача состоит в анализе ритуалов наказания в рамках представлений Московской Руси о справедливости и законности, а также в привлечении широких европейских параллелей.
