Наказания в праве до 1649 года
В период до 1649 года процесс внедрения телесного наказания и смертной казни в русские сборники законов был очень постепенным
[547]. Широко бытовавшая в рукописной традиции вплоть до XVI века Русская Правда представляла собой так называемую двойственную правовую систему, состояла в основном из штрафов-компенсаций и не предусматривала телесных наказаний
[548]. Хотя восточные славяне после христианизации и подвергались воздействию римского права через посредство византийских светских и канонических законов, они приспособили эти законодательные памятники к своим представлениям, заменив денежным возмещением многие жестокие санкции (побивание камнями, членовредительство, обезглавливание). Подобная жестокость не встречается в нормах московского права до XVII века
[549].
Что же касается церковного права, то в новгородских и псковских сборниках конца XIV–XV века, которые, возможно, оказали влияние на правовую систему Москвы, сохраняется, как и в Русской Правде, предпочтение компенсации потерпевшим за ущерб или увечье, тогда как телесные наказания применялись в случаях наиболее тяжких преступлений. Псковская Судная грамота, например, упоминает телесное наказание только за поджог, конокрадство, измену, кражу из Крома (кремля) и при третьей поимке за кражу, применяя при этом жестокие нормы византийского права (Прохирон). Точно так же и в сорока двух статьях Новгородской Судной грамоты (1470-е) телесные наказания упоминаются лишь однажды. Летописи повествуют о многих случаях, когда русские князья раннего периода отказывались от телесных наказаний, вплоть до нежелания Ивана III применить смертную казнь к еретикам в 1503 году
[550].
Хотя Новгородская и Псковская судные грамоты не предполагали значительного применения телесных наказаний для ограждения государственного интереса, они все же распространяли принципы тройственной правовой системы, утверждая прерогативу города (а в случае Новгорода – вновь назначенного из Москвы наместника) на сбор компенсаций и штрафов в пользу судьи за тяжкие преступления
[551]. С конца XIV века уголовное право Московского княжества также агрессивно утверждало судебные прерогативы князя, но при этом оставалось умеренным в отношении телесных наказаний и смертной казни. По ранним уставным грамотам и Судебнику 1497 года такие преступления, как нанесение ран, убийство и бесчестье, наказывались штрафами в пользу потерпевшего и великого князя и платой за судебные издержки; телесные наказания предназначались для уголовных преступлений. «Запись о душегубстве» середины XV века предписывает и пени в пользу великокняжеской администрации, и телесные наказания
[552]. Судебник 1497 года предусматривает смертную казнь только за тягчайшие преступления, причем использует их список, уже встречавшийся в псковской Судной грамоте (убийство своего землевладельца, похищение церковного имущества, похищение человека, измена, поджог, профессиональная преступность, возможно, шпионство и убийство)
[553].
Неоднозначность и бедность терминологии телесных наказаний также наводит на мысль об их сравнительно незначительном месте в праве. «Запись о душегубстве», например, различает преступления, по которым взыскиваются штрафы («пенное дело») и по которым предполагаются наказания («поличное»), но в дальнейшем в московских правовых памятниках мы не находим такого же или подобного терминологического различения. Московское право не перенимает даже ту минимальную детализацию, какая встречается в псковской Судной грамоте рубежа XIV–XV веков. В ней степени телесных наказаний устанавливаются предписанием судьям «казнити по… вине»; поскольку глагол «казнити» с X века использовался для обозначения и телесного наказания, и смертной казни, здесь последняя определяется выражением «живота не дати» (то есть лишить жизни)
[554]. Московские сборники законов XV века, напротив, не предлагают никаких рекомендаций по степени суровости наказания, и только Судебник 1497 года различает смертную казнь и телесное наказание, используя фразу «казнить смертною казнью». Этот же кодекс с большей ясностью определяет «торговую казнь», говоря, что она состоит в битье кнутом
[555]. И все же двусмысленность в употреблении слова «казнить» сохранялась и далее в московских судебниках.
