Дифференциация наказаний в зависимости от социального статуса
На первый взгляд система наказаний XVII века не оставляла места для социально дифференцированных наказаний. Государство было готово карать всех и вся, лишь бы добиться своих целей: сбора налогов, осуществления военных преобразований, контроля над государственным аппаратом, закрепощения, действия уголовного законодательства. Но на деле социальный статус продолжал сказываться на том, как именно каждый данный индивид был подвержен наказаниям, хотя, конечно, полного освобождения от телесных наказаний не имела ни одна социальная группа
[625]. Это кажущееся противоречие может быть разрешено при взгляде на ключевой аспект московских представлений о правосудии. Соборное уложение провозглашало правосудие для всех: «Чтобы Московского государства всяких чинов людем, от болшаго и до меншаго чину, суд и росправа была во всяких делех всем ровна», – и только в одном месте свод едва намекает на право царя отходить от буквы закона, объявляя помилование. Но не следует думать, что эта декларация означала современную концепцию равенства перед правосудием. Скорее здесь подразумевается, что все подданные царя могли рассчитывать со стороны государства на правосудие, но при этом доступ к царю для каждого определялся коллективными социальными маркерами: принадлежностью к тому или иному классу общества, религией, этническим происхождением или сочетанием перечисленного. Джейн Бербанк назвала это российским «имперским правовым режимом», Джордж Вейкхардт – социально дифференцированной формой «надлежащих законных процедур»; Валери Кивельсон показала, как реализовывалась подобная политика во взаимоотношениях с коренными народами Сибири
[626].
Итак, Уложение 1649 года требовало, чтобы суд производился по закону, но сам закон был дифференцирован. Как и в предшествующем законодательстве, в Уложении активно утверждается существующая социальная иерархия, наиболее явно – в разделах, посвященных бесчестью, где теперь в дополнение к существовавшим уже в XVI веке штрафам вводятся телесные наказания. Их применяли к представителям низших социальных групп: непривилегированным торговым людям, служилым «по прибору» и посадским людям, к крестьянам и холопам, – если случалось обесчестить человека намного более высокого общественного положения. Телесное наказание для представителей относительно высокопоставленных групп (московских – но не думных – чинов, московских и городовых дворян и детей боярских, гостей) было предусмотрено, только если они бесчестили лицо, находящееся на самой верхушке общества – патриарха; оскорбившие царя, естественно, были повинны смерти. В остальных случаях, когда бесчестье наносили равные по положению, будь то крестьяне, дворяне или бояре, за это причиталось только денежное возмещение
[627].
И другие нормы Уложения давали бóльшую защиту занимающим высшие ступени в обществе. В статье, указывавшей бить батогами за подачу челобитной прямо царю, оговаривалось, что, если нарушитель «почестнее», то его следует только посадить на неделю в тюрьму. Сходным образом носители высших придворных чинов, которые и в XVII веке в значительной степени переходили по наследству внутри нескольких кланов элиты, располагали защитой от телесных наказаний. Например, если судья брал взятку и выносил неправый приговор, он должен был возместить ущерб истцу и заплатить судебные пошлины – то и другое в тройном размере, лишиться должности и подвергнуться торговой казни. Если же судья имел думный чин, то помимо взыскания денег у него лишь «отнимали честь»
[628].
Для должностных лиц в невысоких чинах наказания за коррупцию стали жестче: теперь даже дьяки не освобождались от порки. Если дьяк и подьячий затягивали дело, то первому грозили батоги, а второму – уже кнут, при этом с обоих челобитчику причиталось возмещение за волокиту – «проесть». Вологодского воеводу в 1669 году предупреждали: за поноровку тем, кто незаконно «держит корчемное питье», с него взыщут штраф и наложат «великую опалу»; но, если в том же провинится дьяк приказной избы, то подвергнется торговой казни
[629].
Тем не менее в Соборном уложении были оставлены в силе телесные наказания для высокопоставленных людей за тяжкие преступления. «Знатных» (то есть имеющих высокий чин) людей, а также городовых детей боярских и торговых людей можно было пытать, если в обыске (опросе местных жителей) про них скажут, «что они лихие люди»; если с пытки выяснится их вина, они должны быть казнены. Подобным же образом, если хозяин «научит» своего человека избить или покалечить кого-то, и хозяина, и холопа предписывается бить кнутом «по торгом и вкинуть их в тюрьму всех на месяц». С хозяина к тому же взыскивается «бесчестье вдвое» в пользу обиженного
[630]. Если по указу 1678 года землевладельцы, препятствующие работе межевщиков, подвергались штрафу (впрочем, если они не могли заплатить, их велено было бить батогами), то при повторном обращении к этому вопросу в 1686 году за то же нарушение было велено бить кнутом в торговые дни на козле и в проводку всех ослушников, включая и детей боярских. Даже воеводам грозило «жестокое [телесное] наказанье» за упущения по службе
[631]. Таким образом, в XVII веке тяжесть преступления пересиливала ранг в обществе и достоинство, сопряженное с государственной службой.
