Тяжбы по делам о бесчестье иллюстрируют весь спектр характеристик судебного процесса, которые встречались нам в этой главе: дифференциация санкций по социальному статусу, смягчение реальных приговоров по сравнению с писаной нормой, тяжкие телесные наказания для тех, кто вставал на пути важнейших государственных функций. В стандартной практике большинство процессов о бесчестье либо происходило между одинаковыми по социальному статусу людьми, либо истец бил челом на кого-то, кто стоял ниже него в иерархии, а власть присуждала требуемое законом возмещение. Так, в марте 1683 года один сын боярский заплатил бесчестье другому; в июне 1684 года – солдат солдату. В случаях, когда низший наносил бесчестье человеку, сильно возвышавшемуся над ним на социальной лестнице, и нормы предусматривали телесное наказание, приговоры часто оказывались мягче, чем санкции Уложения. В частности, в феврале 1666 года посадский человек, занимавший в Суздале выборную должность земского старосты, был бит батогами и заключен на неделю в тюрьму за оскорбление воеводы и неподчинение ему. При наказании по закону срок в тюрьме был бы вдвое больше и поработать должен был кнут
[644].
Особая разновидность дел о бесчестье заключалась в том, что представители высшего слоя имели право апеллировать прямо к царю, если, по их мнению, он пренебрег их родовой и личной честью при назначении их на службу. Эта практика, получившая название местничества, возникла в первой трети XVI века, когда увеличилась социальная дифференциация в рамках элиты: старые боярские роды, восходившие к XIV веку, разделились к этому времени на множество семейных линий, а многочисленные князья Рюрикова дома, потомки правителей Киевской Руси, в основном из княжеств северо-востока, пополнили московский великокняжеский двор, нарушив сложившуюся иерархию престижа. Анализ соответствующих дел XVI–XVII веков показывает, что, несмотря на местнические споры, государству удавалось достичь своих целей: с одной стороны, практически ни один из тех, кто бил челом о «месте» против другой семьи, не выиграл своего дела, что способствовало поддержанию социального статус-кво. С другой стороны, крайне малое количество дел закончилось успешно. Цари из династии Романовых так манипулировали системой, чтобы не нарушался ход военных кампаний: они постоянно объявляли, что назначения будут производиться «без мест»; отвергали местнические челобитья как безосновательные, отменяли назначение обеих сторон или обещали рассмотреть вопрос в будущем. Такие стратегии также позволяли местникам сохранить лицо. В противном случае, если те упорно отстаивали свой статус, их постигало суровое наказание, часто включавшее символические элементы
[645].
Местничество приводило к тому, что высшие служилые люди вступали в конфронтацию с самим царем, который крайне отрицательно воспринимал отказы своих бюрократов от назначений. Предстоящие службы объявлялись им на аудиенциях; в некоторых случаях их статусные претензии приводили Алексея Михайловича в такой гнев, что он лично накладывал на них жестокие санкции за неподчинение. Источники часто изображают это очень наглядно: царь «кручинился» (серчал) на служилого человека. Например, в 1655 году князь Никита Львов так «государя на гнев привел», бив челом о месте, хотя поход был объявлен без мест, что царь обозвал его просьбу «безумной», а поведение – «страдничьей виной» и приговорил было его к конфискации земель и к ссылке (очевидно, с потерей придворного чина и переводом в простые дети боярские). Затем царь все-таки смилостивился, как обычно и случалось в случае гнева на приближенных, но за вину велел бить Львова кнутом перед Разрядным шатром, чтобы его товарищи могли это видеть, – и это было крайне унизительное телесное наказание. В том же 1655 году, в июне, голову свияжских мурз и татар Михаила Наумова за отказ от назначения велено было бить батогами; но тот, выслушав приговор, все равно не принял назначения, причем «с невежеством», заявив, что «хоть-де государь велит ему голову отсечь, а со князем Юрьем Борятинским ему в посылке не бывать». Этим Наумов так разгневал царя, что тот велел бить его кнутом и сослать на Лену в казачью службу, а земли – конфисковать. К этому приговору уже не вышло помилования. В сходном деле декабря 1684 года одного из придворных чинов Ивана Меньшого Дашкова за произнесение во дворце «невежливых слов» велено было заключить в тюрьму. Тюремное заключение было наказанием за оскорбление царского дворца, но реализовать это удалось не сразу, потому что Дашков упрямо уклонялся от ареста. По-видимому, эта отсрочка так разгневала царей, что они велели бить его батогами и «написать с городом по Алексину». В части батогов он все же был помилован, но разжалование осталось в силе
[646].
Подобные разбирательства могли доходить и до смертной казни даже для людей высокого статуса. Так, летом 1684 года цари Иоанн и Петр Алексеевичи и царевна Софья, подобно своему отцу, ответили праведным гневом на упорство челобитчика. Дворянин Степан Осипов сын Сухотин имел дерзость просить о пересмотре уже решенного ими дела о бесчестье. Первоначально за ложный донос он «довелся было смертной казни», но отделался штрафом за бесчестье. Однако в сентябре, «забыв страх Божий и презрев ту их государскую премногую и превысокую милость», вновь бил челом об отмене приговора. В ответ на это он получил уже царскую ярость и был приговорен к смерти, «чтоб на то смотря неповадно было иным впредь так воровать и их государские указы таить и ложно им великим государем бить челом». И лишь в последний момент во время казни на Красной площади в начале октября ему было объявлено помилование. Наконец, если тот или иной приближенный царя оказывался особенно упрям, его подвергали формальному обряду унижения: вместо телесного наказания проигравший должен был униженно умолять соперника, признанного выше него по статусу. В то же время ритуал был рассчитан и на восстановление равновесия между сторонами конфликта
[647]. Приведенные случаи показывают, какие варианты наказания имелись в распоряжении судей по таким делам, а также спектр реально примененных по тем или иным соображениям санкций.
Итак, существовала рассчитанная иерархия наказаний – от символического до весьма болезненного насилия, но это не означало, что хотя бы какая-то социальная или другая группа была освобождена от телесных наказаний. По мере того как государство расширяло применение телесного наказания в XVII веке, подданным московского царя, какого бы чина и состояния они ни были, все больше угрожало именно наказание кнутом. Можно предположить, что широкое применение телесных наказаний в России свидетельствовало о ее присоединении к европейской культуре «зрелища страдания» (spectacles of suffering) – управления при помощи демонстративной жестокости. Тем не менее своей деятельностью судьи вновь и вновь демонстрируют смешение формального, единообразного права и гибких судебных решений. И это еще не все. В то время как государство все в большей степени грозило населению телесными наказаниями, другие соображения толкали систему в противоположную сторону. С ростом империи росло и искушение использовать осужденных как рабочую силу на службе государства. Оно отказывалось от применения смертной казни за исключением лишь самых серьезных случаев, а взамен прибегало к членовредительству, причем не столько ради наказания, сколько для того, чтобы помечать ссыльных и контролировать их все возрастающий контингент.
