Не упрощают вопросы морали и утверждения о том, что основана она на эволюции и вполне светском здравом смысле. В конце концов, некоторые принципы поведения абсолютно необходимы для того, чтобы люди сосуществовали в гармонии, – и неважно, установлены эти принципы естественным отбором или усвоены во взаимодействии с окружающими. Стоит добавить, что некоторые люди действительно уверены, что моральные истины могут быть выведены научным путем. Сэм Харрис, к примеру, утверждает: нравственно то, что повышает благополучие, а благополучие можно измерить. Однако большинство философов считают, что «долженствование» не происходит от «существования». Я на их стороне. А если объективных нравственных истин не существует, то мораль – это не способ познания, а просто руководство по рациональному поведению.
Это приводит нас в царство субъективного опыта, в первую очередь художественного. Будут ли живопись, кинематограф, литература и музыка способами познания? (Имейте в виду, что утвердительный ответ автоматически не помещает религию в ту же категорию.) Любопытно, что помимо верующих и ученых, которые отвечают уверенным «да», мало кто готов принять это утверждение, и в обществе почти не обсуждается вопрос о том, какое знание может – если, конечно, может – передавать нам искусство.
Ясно, что произведение искусства кое-что рассказывает о характере художника, его жизненном опыте и об отношениях людей в обществе, которое изображает или в котором существует художник. Очевидно также, что искусство вызывает эмоции или, выражаясь более нравоучительно, преподает нам уроки жизни. Так, два моих любимых произведения художественной литературы – роман «Великий Гэтсби» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда и рассказ «Мертвые» Джеймса Джойса – изображают бесплодность стремления к богатству, славе и подлинным отношениям с окружающими. «Последний киносеанс», мой любимый американский фильм, показывает жителей маленького городка, которые, несмотря на все усилия, не могут установить друг с другом прочные связи. А мой любимый иностранный фильм – «Жить» Акиры Куросавы – показывает, как скучную и бесполезную жизнь можно искупить одним простым добрым поступком.
Такие работы трогают и даже меняют нас, но передают ли они истину или знание? В незабываемой финальной сцене «Жить» умирающий от рака чиновник Кандзи Ватанабэ сидит на качелях на детской площадке, которую он сам и построил, и счастливо поет, пока вокруг падает снег. После бессмысленной жизни, потраченной на перекладывание бумажек, он сделал наконец-то что-то настоящее, подарил радость детям, которых никогда не увидит. Эта картина искупления всегда вызывает у меня слезы. И Куросава, конечно, рассчитывал добиться именно такого эффекта. Но мы можем не согласиться с автором фильма в том, что мы в аналогичной ситуации ощутили бы искупление. Я могу поставить себя на место Ватанабэ, но не уверен, что, учитывая мой темперамент, сумел бы почувствовать то же самое – что строительством детской площадки можно компенсировать серую прозаичную жизнь.
Часто говорят, что искусство и литература объединяют нас, подтверждая нашу принадлежность к роду человеческому. Но будет ли это утверждение истиной о Вселенной? Люди в чем-то похожи (все мы горюем о смерти близкого человека), а в чем-то различаются (лишь некоторые из нас крайне амбициозны); искусство, указывающее на эти сходства и различия, просто укрепляет выводы, которые мы делаем эмпирически – из опыта. Возможно, оно делает это художественно – и вызывает глубокие чувства, но это не новое знание. Во многих случаях книги и фильмы погружают нас в новые ситуации и заставляют представить, каково было бы оказаться на месте другого человека. Но действительно ли мы чувствовали бы то же, что Ватанабэ, если бы сидели на качелях в самом конце своей жизни? Откуда нам знать? Разбуженное воображение – не то же самое, что верное знание.
Существуют и исключения. До изобретения фотографии только скульптуры и картины показывали, как выглядят те или иные вещи. Мы знаем, к примеру, как выглядели Габсбурги с их выпяченной нижней губой. Говорят, что чудесную повесть Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича» использовали в медицинских школах, чтобы будущие врачи ощутили, каково это – умирать. Доктора до сих пор рекомендуют ее для обучения эмпатии:
Сегодня, через сто с лишним лет после первого издания, «Смерть Ивана Ильича» остается уместной в медицинском образовании. Она напоминает, что какими бы знающими мы ни были, поставить себя на место пациента трудно. Она напоминает, что те же силы, которые отдалили Ивана Ильича от тех, кто о нем заботился, и сегодня продолжают разделять пациентов и врачей… Медицинское образование должно ставить своей целью сохранить у врача способность представить себе страдания пациента; нам нужно не столько «учить» эмпатии, сколько сохранить врожденную эмпатию, с которой студент к нам приходит. Изучение медицины, сосредоточенное на болезнях и системах органов, может лишить человека тех качеств, которые привели его в медицину. «Смерть Ивана Ильича» – это пробный камень, средство вспомнить о призвании, и напоминание о том, насколько мощным может быть полное присутствие рядом с больным, это вечное терапевтическое средство.
Но об эмпатии говорилось уже не раз: это «напоминание», а не открытие. В конце концов, рассказ Толстого не передает никакого нового знания о смерти, а лишь сообщает в форме художественного произведения (хотя и прекрасно) знание, по-видимому, полученное в результате эмпирического наблюдения. Без сомнения, Толстой мог полностью ошибаться в отношении ощущений умирающего человека, и многие люди наверняка не разделяют последних эмоций Ивана Ильича. Повесть трогает нас потому, что, если нам довелось пережить смерть близкого, мы видим в ней общую правду. Тем не менее для врачей и студентов-медиков, которым недостает эмпатии к смертельно больным пациентам, эта история может стать средством, которое поможет им понять, что чувствуют умирающие, – точно так же, как философия помогает физикам более глубоко проникнуться квантовой механикой.
В очерке об интеллектуальной ценности искусства философ Мэтью Кьеран доказывает, что любая истина, которую можно найти в произведениях живописи и литературы, исходит из наблюдения реального мира:
Рассмотрим гипотетические озарения того сорта, что мы получаем из произведений искусства. «Ужасы войны» Гойи (1810–1820), возможно, и передают ужасы войны, а «Гордость и предубеждение» Остен – опасности заботы о собственных интересах, но неужели мы узнаем об этих вещах из названных произведений? Идеи о том, что война ужасна, а гордость ведет к падению, общеизвестны и банальны. Если мы убеждены в верности основной мысли подобных работ, то нельзя сказать, что мы что-то из них узнали. А если нет, то, как могли мы узнать из рассказов о выдуманных мирах то, что не связано с истиной о реальном мире?.. Для любой претензии на истину, переданной через искусство, нам следует подобрать подходящий способ исследования, чтобы проверить, обоснованна ли она. К примеру, мы ничего не можем узнать у Остен о характере – это вопрос психологии.
Я неоднократно просил профессоров литературы и критиков привести мне примеры истин, впервые раскрытых в литературе, а не подтвержденных ею, и не получил ни одного убедительного ответа. Мне кажется, той же неопределенности можно ожидать от музыки, живописи и других видов искусства, если оставить в стороне их способность (как в случае с фотографией и живописью) сообщать нам, как выглядел тот или иной предмет. Искусство может подтолкнуть нас к поиску истины, но в конечном итоге эта истина должна основываться на здравом смысле и наблюдении.
