– Вероятно, это причиняет Вам определенные неудобства, – высказал догадку я. – Скажем, предложи я Вам стаканчик виски…
– Друзья – те немногие, что у меня есть, – отвечал он, – обычно достаточно добры ко мне и вносят подобные предложения таким образом, чтобы дать мне возможность не отклоняться от моей системы и в то же время не отказываться от виски. Меня неоднократно спрашивали, не откажусь ли я от чего-нибудь подобного.
– И Вы все так же отвечали «НЕТ»?
– Разумеется.
В этот момент Джо ничего не сказал, но у меня было ощущение, что данное признание ему не по вкусу – казалось, он тревожится у меня внутри. Старик тоже слегка забеспокоился. Он склонился над своей чашкой с отсутствующим видом, словно был занят совершением некоего таинства. Затем он принялся пить своим пустотелым горлом, издавая бессодержательные звуки.
Святой человек.
Я снова обернулся к нему, опасаясь, как бы у него не прошел приступ разговорчивости.
– Где тот черный ящичек, который только что был под полом? – спросил я и указал на отверстие в углу.
Он покачал головой и ничего не ответил.
– Вы отказываетесь мне объяснить?
– Нет.
– Вы возражаете против того, чтобы я его взял?
– Нет.
– Так где же он?
– Как Ваше имя? – резко спросил старик.
Этот вопрос меня удивил. К моему собственному разговору он отношения не имел, но я не заметил данной неуместности, поскольку с ужасом осознал, что, каким бы простым этот вопрос ни был, ответить на него я не в состоянии. Я не знал, как мое имя, не помнил, кто я. Я толком не понимал, откуда я и что делаю в этой комнате. Я обнаружил, что не уверен ни в чем, кроме того, что разыскиваю черный ящичек. Однако я знал, что этого человека зовут Мэтерс и что он был убит с помощью насоса и лопаты. Знал я и то, что у меня нет имени.
– У меня нет имени, – ответил я.
– Так как же я могу Вам сказать, где ящик, если Вы не можете расписаться в квитанции? Так дела не делаются. С тем же успехом я мог бы отдать его западному ветру или дыму из трубки. Разве Вы можете заполнить важный банковский документ?
– Имя всегда можно раздобыть, – отвечал я. – Дойл или Сполдмэн – хорошие имена, да и О'Суини, Хардимэн и О'Хара ничем не хуже. Я могу выбирать. В отличие от большинства людей, я не привязан к одному слову пожизненно.
– Дойл мне не особенно нравится, – рассеянно заметил он.
Бари – вот как тебя зовут. Синьор Бари, выдающийся тенор. Когда великий артист появился на балконе св. Петра, Рим, на великой площади собралась толпа в пятьсот тысяч человек.
К счастью, в обычном смысле слова этих замечаний слышно не было. Старик Мэтерс пристально разглядывал меня.
– Каков Ваш цвет? – спросил он.
– Мой цвет?
– Должны же Вы знать свой цвет.
– Люди нередко отмечают, что у меня красное лицо.
– Я вовсе не это имею в виду.
Слушай как можно внимательнее – это наверняка будет чрезвычайно интересно. И весьма поучительно.
Я понял, что задавать вопросы старику Мэтерсу следует задавать с осторожностью.
– Вы отказываетесь разъяснить свой вопрос о цветах?
– Нет, – на этом он плеснул себе в чашку еще чаю.
– Вам, несомненно, известно, что у ветров есть цвета, – начал он.
Мне показалось, что он более спокойно устроился в кресле и принялся менять выражение лица, пока оно не приняло отчасти благосклонный вид.
– Я никогда этого не замечал.
– Записи об этом веровании можно найти в литературе всех древних народов
[6]. Существует четыре ветра и восемь подветров, у каждого – свой собственный цвет. Ветер с востока темно-багряный, с юга – изысканно посверкивает серебром; северный ветер – сурового черного цвета, а западный – янтарного. В старину люди обладали умением эти цвета различать и целые дни способны были тихонько просиживать на холмике, наблюдая за красотой ветров, за их падением и взлетом, и меняющимися оттенками, за очарованием, присущим ветрам-соседям, когда они переплетаются, словно ленты на свадьбе. Заниматься этом было приятнее, чем сидеть, вперившись в газету. Подветра обладали цветами неописуемой тонкости: красновато-желтый, стоящий где-то посередине между серебряными багряным, серовато-зеленый, одинаково родственный и черному, и коричневому. Что может быть совершеннее сельского пейзажа под легкими прикосновениями прохладного дождя, красноватого от юго-западного бриза!
– А Вы различаете эти цвета? – спросил я.
– Нет.
– Вы спросили меня, каков мой цвет. Откуда у людей берутся цвета?
– Цвет человека, – отвечал он медленно, – есть цвет ветра, преобладающего при его рождении.
– Каков Ваш собственный цвет?
– Светло-желтый.
– Какой же смысл в том, чтобы знать свой цвет или вообще обладать цветом?
– Прежде всего, по нему можно предсказать длину своей жизни. Желтый означает жизнь длинную, и чем светлее, тем лучше.
Очень поучительно, каждое слово – само по себе проповедь. Попроси его пояснить.
– Будьте любезны пояснить.
Ответ его был содержателен по части сведений.
– Тут все дело в изготовлении одежек.
– Одежек?
– Да. При моем рождении присутствовал некий полицейский, обладавший талантом наблюдения за ветрами. Талант этот в наши дни становится весьма редким. Как только я родился, он вышел на улицу и установил цвет ветра, дувшего наискось по холму. При себе у него был потайной сундучок, полный неких материалов и пузырьков; также имелись у него портновские инструменты. Он провел на улице что-то около десяти минут. А когда вернулся, в руке у него была одежка, и он велел моей матери надеть ее на меня.
