Что до другого – карманного – издания, то здесь, конечно же, сомнения вызывает название серии, в которой вышел «Сельский альбом». Почитатель де Селби вполне резонно возопит: «Почему "идиот"? Пусть "великий", но все же…». Обиду этих людей понять можно – никто ведь не называет бранным словом философов прошлого, отличавшихся некоторыми странностями в поведении, скажем, Диогена, того же Руссо, Ницше, Витгенштейна или Косолапова? Однако, – тут же возражают сотрудники Per Anum Domini, – слово «идиот» взято здесь в совершенно ином значении; в качестве примера они приводят главного героя известного романа Достоевского. «Если вам не нравится князь Мышкин, значит, вам не понравится де Селби. Просто это не ваша чашка чая». Кстати говоря, из этой дискуссии родилась – будто Афина Паллада во всеоружии из головы Зевса, будто прекрасная Афродита из морской пены – новая книжная серия издательства под названием "Your Cup of Tea". В ней печатаются самые сложные авангардистские произведения последних ста лет: романы Роберта Вальзера, дневники Леона Богданова, расходные книги Питера Гринуэя времен создания фильма "The Falls", недавно найденная рукописная биографии Греты Гарбо, сочиненная Уильямом Берроузом. Публика встретила новую серию с энтузиазмом, чего не скажешь о критиках, которые предпочитают листать гладко написанную беллетристику, а не погружаться в запутанные лабиринты самых необычных умов ХХ-го столетия.
Что же до «Сельского альбома», то он издан Per Anum Domini дешево, но очень аккуратно. Все рисунки де Селби приведены; более того, две трети книги представляют собой комментарии разных исследователей, пытающихся расшифровать эти изображения. Такое издательское решение получило поддержку даже тех, кто сомневался в необходимости печатания столь, по их словам, «несовершенной книги совершенного идиота ХХ-го века». Дело в том, что в «Сельском альбоме» почти нет текста. Мы уже видели, какие интерпретационные сложности рождают рисунки де Селби, мы еще обнаружим, насколько эти сложности станут трудноразрешимыми от того, что философ лукаво не снабдил изображения своими пояснениями. Откуда Ле Фурньер взял «множество страниц» в этом сочинении (см. сноску *) – пусть останется на совести француза. В рукописи «Сельского альбома» есть, конечно, пометки, но они, на первый взгляд, носят исключительно бытовой характер: «Читыри фунта Тому» или «Росписка в банке». Все эти загадочные фразы досконально приведены в карманном издании «Альбома», но здесь чувствуется, черт возьми, нехватка текстологического комментария и анализа специалиста по дипломатике. Впрочем, желающие могут обратиться к академическому «Сельскому альбому», увидевшему свет около пятнадцати лет назад. Там любитель точного объективного позитивистского знания попадает в настоящий рай – над опусом трудились лучшие специалисты Северной Америки и Британии. Однако и эта книга не лишена недостатков: так как она вышла «под покровительством Архиепископа Ротундского», то, естественно, это издание не содержит рисунков, ибо они могут навести читателя на греховные мысли. Иными словами, лучше всего читать «Сельский альбом», имея под рукой сразу три перечисленных книги. Среди других изданий главного сочинения де Селби отметим странное начинание Центра Научной Антиурбанистики при Европейской Комиссии (ЦНАпЕК); в напечатанной на его средства книге нет ни рисунков де Селби, ни немногочисленных его текстов, ни даже научных комментариев. Книга состоит из эссе самих сотрудников ЦНАпЕКа, посвященных приятности и полезности жизни на лоне природы. Фамилия де Селби в самом томе не упоминается ни разу – только на обложке.
xvii
«ДЕРЖАТЬ СКОТИНУ». Петр долго возился с балкой, с которой брезент не хотел разматываться ни за какие коврижки, впрочем, какие брезент может любить коврижки? брезентовые? Петр представил себе мир, состоящий исключительно из брезентовых вещей: брезентовые автомобили, брезентовые компьютеры, брезентовые цветы, брезентовые дома. Черт, он же уже две недели жил как раз в брезентовом доме, точнее – в доме с брезентовой крышей. Еще точнее – в доме, где крышу заменял кое-как натянутый брезент. Стоило подуть ветру (а дул он в этих краях всегда), стоило Петру хотя бы неудачно расправить над домом (тоже мне, дом без крыши!) проклятущее полотнище (а он не расправлял его удачно никогда), как над головой открывался кусок неба, в зависимости от времени суток то серо-облачный (солнца здесь не бывает), то черный, освещенный сбоку ядовитым лимонным светом. Слава Богу, дождей не было, однако и вечный холод, и беспокойство, что сверху все-таки ливанет, и ледяное молчание Тани, и, наконец, ожидание какого-то Mr. Tellme или Mr. Sellby (он не запомнил в самом начале, когда их только поселили в этой пыточной камере, а потом имя Того, Кто Придет, не произносили, довольствуясь местоимением мужского рода третьего лица единственного числа) – все это довело его до состояния внутренней лихорадки: руки дрожали, ноги подкашивались, что было очень некстати во время очередной попытки как следует раскатать брезент над головой. Да и она могла бы подсобить, хотя бы один разочек! Вместо этого Таня валялась на огромном диване в полном обмундировании (джинсы, серый свитер, оранжевый шарфик, вязаная небесно-голубая шапочка, салатовые перчатки, на лице – толстый слой крема, губы блестят от тройной порции гигиенической помады, в глазах – тупое безразличие к его жалким попыткам раскатать полог над их же (их же!) ложем). Надо сказать, что назвать это ложе «их» было преувеличением – это сначала он строил планы соблазнения партнерши по архитектурно-социальному эксперименту: скажем, ночью рука, будто бы невзначай, оказывается у кромки ее одеяла, затем, если тихонько стянуть с кисти перчатку, начинает пробираться в жаркую пещеру под одеялом (должна же она быть жаркой, черт возьми! Ведь у этой девки температура тела такая же, как и у него, примерно тридцать шесть и шесть, а у него под теплее, чем над – и значительно теплее). Итак, предположим, что пододеяльная ее пещера жарка. Но что делать дальше – после того, как рука освоится, согреется как следует и продолжит свое змеиное вползание? Ведь за одеялом еще: 1) джинсы, 2) свитер; под джинсами – трусики (вряд ли она обходится без даже столь ненадежного и жалкого в рассуждении утепления, но все-таки покрова), под свитером – майка и (не исключено, так ведь?) лифчик. Снять все это одной рукой, делая вид, что спишь, стараясь не разбудить жертву, – миссия для виртуоза, каковым Петр никогда не был. Он и на гитаре-то не смог научиться играть – каждый новый аккорд ставил перед его нелепыми толстыми короткими пальцами совершенно непосильную задачу. ОК. Может быть, тогда просто без обиняков предложить девушке перепихнуться, все равно же в этом чертовом сарае делать совершенно нечего? Конечно, и он, и она, отправляясь на трехнедельное испытание, захватили с собой учебники – ведь идея-то заключалась в том, чтобы без помех подготовиться к экзаменам, срубив немалое количество бабла, которое организаторы эксперимента пообещали добровольцам. О да! Шуму было много. В их университет пришли рекрутеры и стали петь соловьем, мол, новое слово в архитектуре, мистический метод изучения прошлого, революционные методики, надо прожить 21 день в странном жилище, придуманном каким-то перцем чуть ли не сто лет назад (или пятьдесят, какая разница), и дождаться, когда он сам, собственной персоной, или, скорее, дух его, явится туда и объяснит, зачем он всю эту хрень придумал. И придумал ли он ее вообще. И что он написал в книге с идиотским названием «Сельский альбом». И писал ли он вообще эту книгу. И кто он был на самом деле. В общем, вопросов следовало задать множество, когда этот то ли Tellme, то ли Sellby заявится полюбоваться воплощением своей архитектурной мечты. Спонсором проекта был некий ирландец, удалившийся от дел чиновник, баловавшийся сочинением мистических брошюрок (пара из них, «Дай-ка архив!» и «Душезаточка», валялись в этом помещении, но ни Петр, ни тем более Таня их в руки не брали): он искренне верил, что за идеей дома без крыши (в отличие от другого завирального проекта упокоившегося сто – или пятьдесят, неважно – лет назад джентльмена, дома с крышей, но без стен) не только будущее, но и настоящее. Дело было за немногим: построить такой вот объект, поселить там подопытных кроликов и заманить в него дух автора идеи. Вот тогда-то он расскажет, что имел в виду, и даст советы, как заполонить наш дивный новый мир домами без крыш. В общем, ничего из этого не вышло – не из засады на дух Tellme-Sellby (так как формально оставалась еще неделя), а из эротических поползновений правой руки Петра (Таня всегда лежала на огромном ложе, занимавшем большую часть единственной в доме комнаты, справа от него). Задать ей прямой вопрос о возможности мимолетного обмена телами он не решился – уж больно стервозный был у Тани вид, да и представить себе копошение двух навьюченных одеждами тел было не шибко приятно. Что снять? Что оставить? В каком виде потом бежать в душ? Что делать в следующую ночь? То же самое? Что-то другое? В таком ворохе тряпок сложно представить что-либо иное, нежели хлопково-шерстяной секс с выборочным контактом избранных участков тел. «В общем, не трах, а слабый перепихон», – вспомнил он забавное словечко из прочитанной недавно книжки, в которой один парень оказался в похожей ситуации, однако с крышей там все было в порядке – с крышей дома, где он лежал, умирая от неразделенной любви, рядом с какой-то телкой, у которой с крышей как раз был полнейший швах. В общем, та бескрышная деваха сжалилась над страдальцем и устроила ему один-единственный сеанс передергивания затвора, но это было там, в книге, да и не этого хотел Петр от своей случайной партнерши по странному эксперименту. Чего же он хотел от нее? Любви, что ли? С милым и в шалаше рай? В общем, он промолчал, она тоже не подала виду, никто за две недели так и не объявился, они ели, спали, отгородившись друг от друга айподами, одеждами, бесстрастными взглядами, они почти не разговаривали, да и о чем говорить в таком собачьем холоде, где согреться можно только в душевой кабинке, которая даже не кабинка, а саркофаг, крышку которого открываешь, быстро помещаешься там, волна тепло-влажная, волна горячая, волна холодная, волна сухая, после чего как угорелый выскакиваешь оттуда и, скача на одной ноге, судорожно натягиваешь штаны, носки и прочее обмундирование. До секса ли тут? До любви ли? … И тут – в первый раз за все время заключения в проклятом узилище – ему удалось как следует натянуть брезент на каркас. Он не верил своим глазам: стоило напрячь руку, потянуть угол брезента к себе, как ткань становилась гладкой, ни одной морщинки, вечный сквозняк сверху прекращался, уже за несколько мгновений наличия настоящей брезентовой крыши воздух обретал даже какую-то плотность, обещая тепло, хотя бы относительное, возможность жить, читать, думать, соблазнять девушек, словом, спокойно протянуть еще неделю, чтобы выйти отсюда, получить свои пять тысяч и свалить на неделю на море, да, это было начало совсем новой, уверенной, не продуваемой всеми ветрами жизни, и в тот самый момент наивысшего ликования дверь проклятой халупы открылась, и внутрь ввалился тщедушный человечек, еле стоящий на ногах. Он затормозил, встал, пошатываясь, шмыгнул носом и – увидев на тумбочке «Дай-ка архив!» и «Душезаточку» – заорал чудовищным, каком-то загробным голосом: «Башкой надо думать, собственной, а не книжонки читать!». От неожиданности Петр выпустил угол брезентового покрытия из рук.
