Когда президент Маккинли сообщил, что вступит в кубинский конфликт, чтобы остановить «тиранию у самого порога нашей страны», американцы возликовали. Как и десять лет спустя, когда администрация Тафта объявила, что свергает правительство Никарагуа, дабы ввести «республиканские учреждения» и поддержать «истинный патриотизм». С тех пор каждый раз, когда Штаты намеревались устроить переворот, государственные деятели настаивали, что они действуют не ради укрепления американской власти, но в интересах страдающих народов.
Этот патернализм зачастую путают с расизмом. Многие американцы считали латиноамериканцев и жителей тихоокеанских островов «цветными», которые нуждаются в наставничестве со стороны белых. В странах, где черное население систематически угнетали и где были широко распространены расистские предубеждения, это мнение помогло многим поверить в необходимость вмешательства во внутреннюю политику со стороны США.
Речи, оправдывающие американский экспансионизм на основе предполагаемого превосходства белой расы, стали основными темами политических дискуссий в 1890-х годах. Сенатор от Индианы Альберт Беверидж описывал экспансию как часть естественного хода жизни: «исчезновение низших цивилизаций и загнивающих рас в пользу более цивилизованных, благородных и зрелых людей». Член палаты представителей, Чарльз Кокрейн из штата Миссисипи, говорил о «продвижении вперед неукротимой расы, которая основала эту республику», и предсказывал, что «мир захватят арийские расы». Когда он закончил речь, палата представителей разразилась аплодисментами.
Вполне логично, что полемика на тему империализма щедро окрашена расизмом. Интересно то, что антиимпериалисты также использовали расистские доводы. Многие из них полагали, что США не должны захватывать зарубежные территории, ведь таким образом в их границах увеличится количество цветных людей. В конечном итоге, опасались антиимпериалисты, этим территориям, возможно, разрешат отправлять представителей в конгресс.
Один из антиимпериалистов, член палаты представителей из Миссури, Шамп Кларк, красочно расписал ужасы, которые непременно принесет такая политика:
«Как мы сможем пережить позор, когда сенатор-китаец из Гавайев, с болтающимся за спиной хвостом и языческим амулетом в руке, поднимется и на ломаном английском будет препираться с Джорджем Фрисби Хором или Генри Кэботом Лоджем? О времена, о нравы!.. Господин спикер, представьте, что будете главой палаты через двадцать лет. Возможно, здесь смешаются все языки, и именно на ваши плечи ляжет тяжкий труд понимать так называемого джентльмена из Патагонии, джентльмена из Кубы, джентльмена из Санто-Доминго, джентльмена из Кореи, джентльмена из Гонконга, джентльмена из Фиджи, джентльмена из Гренландии или – с дрожью и страхом – джентльмена с Каннибальских островов, который будет глядеть на вас, капая слюной и сверкая клыками».
В считаные дни после свержения гавайской монархии, семнадцатого января 1893-го, многие американские газеты хором осудили произошедшее. «New York Evening Post» назвал переворот революцией, основанной на сугубо денежных вопросах. В «New York Times» посчитали переворот исключительно предпринимательской операцией. Другие газеты пестрили такими заголовками, как «Посланник Стивенс помог свернуть Лилиуокалани» и «Военный корабль „Бостон“ сыграл огромную роль в Гавайской революции».
Подобные статьи появлялись на страницах прессы, а новые правители Гавайев укрепляли свою власть. Президент Сэнфорд Доул и его «совет» объявили военное положение, отменили право «хабеас корпус», то есть акт, который предписывает доставить арестованного в суд и сообщить о времени и причинах ареста, и распорядились создать Национальную гвардию. Затем, очевидно опасаясь, что подобных мер недостаточно для сохранности их новорожденного режима, они договорились, чтобы Джон Л. Стивенс, который помог устроить революцию, поднял над Домом правительства в Гонолулу американский флаг и от имени США заявил о «защите Гавайских островов».
«В правительственном здании расположилась рота морской пехоты США, а отряд моряков занял земли Ч. Р. Бишопа, – позже писал Доул. – С такой протекцией мы справились с ситуацией».
Через несколько дней Лоррин Тёрстон, главный зачинщик революции, приехал в Вашингтон в сопровождении еще четверых членов «Клуба захвата». Они привезли черновой договор о «полном, всеобъемлющем и бессрочном политическом союзе между Соединенными Штатами Америки и Гавайскими островами». Однако, прежде чем сенат успел проголосовать, в город прибыл самый нежеланный гавайский гость: свергнутая королева. В письменном заявлении на имя Госсекретаря Джона Уотсона Фостера, который пришел на смену занемогшему Джеймсу Блейну, она утверждала, что восстание в ее стране не продержалось бы и часа без поддержки со стороны американской армии и что гавайский народ в большинстве своем ни морально, ни физически не поддерживает новое правительство.
Эти обвинения заставили многих американцев еще сильнее усомниться в правильности присоединения Гавайев. Близился конец сессии, поэтому сенат принял решение не голосовать по поводу договора об аннексии. Тёрстон и его раздосадованные товарищи покинули Вашингтон с пустыми руками. Четвертого марта 1893 года Гровер Кливленд, после перерыва, был вновь избран президентом. Демократ и абсолютный антиимпериалист, спустя пять дней он отменил договор. Четвертого июля 1894-го новые правители архипелага ответили на его резкий отказ: объявили о создании Республики Гавайи, президентом которой стал Сэнфорд Доул. Согласно ее конституции, большинство законодателей должны быть назначены, а не выбраны путем голосования, и только люди, обладающие сбережениями и частной собственностью, могут получить государственную должность. Таким образом, коренное население островов потеряло возможность управлять своей страной, и несколько месяцев спустя группа гавайцев подняла неудачное восстание. Среди арестованных была и бывшая королева. На шестой день заключения ее посетила делегация чиновников, которая вынудила королеву подписать документ об отречении от престола. Позже Лилиуокалани говорила, что согласилась лишь из желания спасти остальных защитников от казни, но военный трибунал все равно приговорил к смерти пятерых. Однако приговоры не были исполнены, и через пару лет все заговорщики оказались на свободе. Лилиуокалани, приговоренную к пяти годам тюрьмы, выпустили через два.
В 1897-м Кливленда сменил Уильям Маккинли, ориентированный на предпринимательские интересы республиканец, который разделял идеи империалистов. Вскоре после инаугурации к нему прибыли представители гавайского правительства. Один из них, Уильям Смит, позже писал, что услышать речи Маккинли после многих лет разглагольствований Кливленда было словно увидеть солнце после долгой ночи.
Маккинли объявил, что поддерживает аннексию Гавайев, и лоббисты вновь принялись за дело. Сам президент Доул прибыл в Вашингтон, чтобы помочь вести кампанию. На него практически не обращали внимания, однако, когда он уже начал терять надежду, настроения в Вашингтоне резко изменились. Весной 1898-го пронеслась череда событий: у Гаваны был потоплен «Мэн», США ввязались в войну с Испанией, а коммодор Дьюи уничтожил испанский флот у Филиппин. Сторонники аннексии получили новый и крайне убедительный аргумент в свою пользу: Гавайи станут базой, необходимой Америке для кампании по переброске войск в Азию.
