Виктор получил приказ отступить, но, видя большое число небоеспособных на восточном берегу, решил подождать до рассвета, давая им шанс уйти. Генерал Эбле и 150 его понтонеров очистили мосты от трупов, останков и повозок, накопившихся там во время панического бегства во второй половине дня. Чтобы разгородить подступы, они оттащили многие брошенные повозки на мосты и оттуда сбросили в воду, при этом выпрягли и перевели на западный берег максимально возможное количество лошадей. Когда экипажи и повозки не представлялось возможным откатить на колесах, саперам приходилось оттаскивать или опрокидывать их, сваливая трупы людей и лошадей по сторонам и создавая нечто вроде траншеи между двумя валами из мертвецов и обломков.
В девять часов тем вечером Виктор начал отсылать некоторые из частей своего корпуса, снабженческие фуры и раненых на другой берег, а к часу ночи 29 ноября оставил на восточной стороне только заслон из пикетов и пару рот пехоты. Он и Эбле побуждали оставшуюся там неорганизованную публику теперь же переправляться через реку, предупреждая, что с первыми проблесками рассвета сожгут мосты, но большинство либо слишком измучились, либо впали в апатию. «Мы разучились оценивать меру опасности, и в нас не осталось достаточно энергии, чтобы бояться», – писал полковник Гриуа, который продолжал преспокойно сидеть у костра вместе с боевыми товарищами из 3-го кавалерийского корпуса. Других тоже словно бы поглощали какие-то иные, более важные занятия, а военный хирург Раймон Понтье клялся, будто видел, как два офицера дрались на дуэли и не думали переправляться через реку
{857}.
Около пяти часов утра Эбле приказал починенным подпалить повозки и кареты, по-прежнему во множестве сгрудившиеся на восточном берегу, чтобы пробудить и поднять безоружных, громко возвещая им, что часа через два путь закроется. Мало до кого дошли эти призывы, но в шесть, когда Виктор отозвал пикеты и переправился на другой берег, оставшиеся начали быстро осознавать: пришел последний шанс. Массы людей бросились через мосты, распихивая и расталкивая друг друга, в единственном стремлении поскорее убраться с восточной стороны. Сержант Бургонь, вернувшийся подобрать отставших от полка солдат, видел, как cantiniére, державшаяся за мужа, который нес на плечах их ребенка, была сброшена в ледяную воду и потянула за собой своих близких, и как перевернулась повозка с раненым офицером, исчезнув вместе с лошадью под льдинами.
Эбле получил приказ Наполеона поджечь мосты в семь часов, как только по ним перейдет последний солдат Виктора, но генералу претила мысль обречь на погибель столь большое количество сограждан, а потому он оттянул момент исполнения команды до 8:30… К тому моменту войска Витгенштейна уже продвигались в направлении мостов, а отряды казаков набрасывались на добычу во множестве повозок и карет, покинутых бежавшим противником на подступах к переправе. Когда Эбле поджег мосты, некоторые из остававшихся на них людей пытались прорваться через пламя, другие бросались в воду в надежде преодолеть оставшийся отрезок пути вплавь, в то время как сотни других вынужденно шли вперед под натиском напиравших сзади, которые не осознавали еще, что мосты перестали служить путем к спасению
{858}.
Утром после того, как французы ушли, Чичагов поскакал посмотреть на место переправы. Ни он, ни его окружение не могли потом забыть мрачного зрелища. «Первое, что мы увидели, была женщина, упавшая и сдавленная льдом, – вспоминал присутствовавший там капитан инженерных войск А. И. Мартос. – Она рука ее была отрублена и висела только на жилах, тогда как в другой она держала малыша, обхватившего ручками шею матери. Женщина была еще жива и выразительные глаза ее сосредоточились на мужчине, упавшем рядом с ней и уже замерзшем. Между ними на льду лежал мертвый ребенок»
{859}.
Поручик Луи де Рошешуар, французский офицер в штабе Чичагова, испытал глубочайшее потрясение. «Нет ничего более тягостного и более удручающего! Мы видели кучи тел мертвых мужчин и женщин и даже детей, солдат самых разных формирований, из любых стран, замерзших, раздавленных беженцами или расстрелянных русской картечью. Брошенных лошадей, экипажи, пушки, зарядные ящики, повозки. Нельзя даже и представить себе более страшного зрелища, чем те два разбитых моста и замерзшая река». Крестьяне и казаки копошились среди обломков и мертвых тел в поисках добычи. «Я видел несчастную женщину, сидевшую на краю моста, свисавшие вниз ноги ее сковал лед. У груди она держала ребенка, замерзшего сутки тому назад. Она просила меня спасти ребенка, не понимая, что он давно мертв! Сама она, казалось, не была в состоянии умереть, несмотря на все страдания. Казак оказал ей милость, разрядив пистолет в голову и прекратив ее душераздирающую агонию». Повсюду попадались уцелевшие люди в последней стадии изнеможения, умолявшие взять их в плен. «“Monsieur, пожалуйста, возьмите меня, я умею готовить, или, я слуга, или, я парикмахер. Во имя любви к Господу, дайте мне кусок хлеба и лоскут ткани, чтобы прикрыться”»
{860}.
Оценки в отношении количества оставшихся на восточном берегу реки разнятся самым радикальным образом от совершенно неубедительных данных Гурго о только двух тысячах неорганизованных солдат и гражданских вместе с вынужденно брошенными тремя пушками до четырех или пяти тысяч человек по Шапелю, плюс к тому три или четыре тысячи лошадей и шесть или семь сотен фур, вплоть до данных Лабома в 20 000 чел. и двести пушек, что, конечно же, слишком много. Чичагов числил девять тысяч убитых и семь тысяч пленных, и эти выкладки уже похожи на правду. В большинстве своем историки в наши дни сходятся в следующем: за трое суток боевых действий на обоих берегах Березины французы недосчитались 25 000 чел. (включая не менее 10 000 отбившихся от своих и безоружных), при этом где-то между третью и половиной из них приходится на боевые потери. Урон русских войск, понесенный в результате сражения, оценивается примерно в 15 000 чел
{861}.
