Что делает проблему увлекательной? На эту тему можно вести множество споров. Нам казалось, что увлекательный вопрос – это вопрос, который может задать маленький ребенок, ответ на который неизвестен, и при поиске этого ответа (занимающем порой несколько лет научных исследований) можно достичь вполне заметного прогресса. Именно такие вопросы казались интересными и нам. Дети – отличный источник идей для исследований. Их вопросы вроде «Куда уходит солнце по вечерам?»
[39] и «Почему небо синее?»
[40] заставляют пытливые умы погрузиться в глубины астрономии и физики. А вопросы вроде «Может ли дерево вырасти и стать выше горы?»
[41] или «Могли бы мы жить вечно, если бы изо всех сил старались избегать всевозможных опасностей?» заставляют обратиться к изучению некоторых актуальных тем в современной биологии. Привычный для любых родителей вопрос «Но почему я должен идти спать прямо сейчас?»
[42] – не дает заснуть множеству неврологов.
Однако из всех этих вопросов нас увлек один: «Почему мы говорим drove, а не drived?»
[43]
Вопрос показался нам интересным, поскольку представлял собой простой пример довольно важной для всего человечества темы. Почему мы, как культура, используем одни слова или идеи, а не другие? Почему мы соблюдаем одни правила и игнорируем все прочие?
Для поиска решений таких вопросов возможны два подхода. Первый состоит в том, чтобы сконцентрироваться на нынешних обстоятельствах, которые и приводят к тому, что мы ведем себя определенным образом. Например: «Мой милый сын, ты говоришь drove, потому что все остальные тоже говорят drove, а если бы ты сказал drived, то наши соседи подумали бы, что мы, твои родители, не озаботились тем, чтобы научить тебя правильному английскому языку». Это отличный ответ, заставляющий задуматься о природе социальных норм. Философы занимались осмыслением таких вопросов на протяжении столетий. Однако порой ученый может прийти к гораздо более неожиданным открытиям, изучая явления в исторической перспективе.
Пожалуй, самым впечатляющим примером перспективного подхода во всей истории науки могут считаться работы Чарльза Дарвина. Более 150 лет назад Дарвин отправился в путешествие на корабле и столкнулся со множеством странных живых существ. Особенно сильно его заинтересовали некоторые птицы, которых он увидел на Галапагосах: почему клювы вьюрков имели такую странную форму? И вообще, почему животные выглядят так, как они выглядят?
А затем Дарвин сделал крайне проницательное заключение. Вместо того чтобы сконцентрироваться исключительно на настоящем, он посмотрел в далекое прошлое. Дарвин задался вопросом – как получилось, что со временем те или иные организмы обрели нынешнюю форму? Если мы хотим понять мир в его нынешнем виде, полагал он, мы должны понять и суть процесса изменений, который привел нас в это состояние. И этот процесс изменений – важнейшее открытие Дарвина – представляет собой комбинацию воспроизводства, мутации и естественного отбора, и эта комбинация (или, иными словами, теория эволюции) способна объяснить все примечательное разнообразие живого мира.
Перспективный подход превращает вопрос о том, почему мы говорим drove, а не drived, в научный поиск тех сил, которые определяют эволюцию человеческой культуры. В течение длительного периода времени мы совершенно не представляли себе, как подступиться к этим силам. Все, что у нас было, это «детский» вопрос.
Охотники на динозавров
Мы как ученые должны заниматься сбором данных – холодных, четких фактов и точных результатов измерений. Мы должны формулировать однозначные гипотезы, а затем пытаться изменить или скорректировать их с помощью точных экспериментов и анализа. С этой точки зрения культура – вещь, которую сложно определить и еще сложнее измерить, – может оказаться довольно твердым орешком. Именно это и делает столь непростой научную работу в областях вроде антропологии. Отчасти именно по этой причине в 2010 году Американская антропологическая ассоциация приняла довольно противоречивое решение об исключении слова «наука» из формулировки своей задачи (стоит отметить, что позднее это слово было вновь возвращено в текст)
[44].
Мы решили начать с достаточно узкого аспекта культуры, который довольно просто определить и измерить, – языка. Язык представляет собой своеобразный микрокосм для изучения культуры в целом. Это – основное средство распространения человеческой культуры. Он меняется, и это легко заметит любой человек, читающий пьесы Шекспира. И наконец, язык часто имеет письменную форму и именно в этой форме превращается в массив данных, удобный для научного анализа. В конечном счете письменный язык может считаться одним из самых ранних предшественников больших данных.
Каким же образом следует подходить к вопросу изучения эволюции языка? Если взять биологию, то лучший способ понять пути развития эволюции состоит в изучении окаменелостей. Однако находить ископаемые довольно сложно. Для этого требуется сочетать тщательное планирование и хорошую стратегию. С точки зрения успешного поиска окаменелостей мало кто может сравниться с Натаном Мирвольдом, возможно, величайшим охотником на динозавров в своем поколении (этот человек множества талантов также стал одним из основателей Microsoft Research и написал книгу о современной кухне)
[45]. И дело вовсе не в том, что Мирвольду везет больше, чем другим, и что каждый беловатый камень, который он в своих экспедициях берет в руки, оказывается черепом динозавра Tyrannosaurus rex. Мирвольд и его команда используют подробные геологические карты, спутниковые фотографии и свою собственную программу экологического анализа. Все это помогает им понять, где заниматься поисками и где белые камни действительно имеют шансы оказаться окаменелостями. В результате, начиная с 1999 года, им удалось обнаружить десять скелетов тираннозавров – при том что за 90 предшествовавших лет было найдено всего 18 таких скелетов. Выражаясь словами самого Мирвольда, «мы господствуем на рынке T. rex».
