Перевес рождаемости над смертностью, пусть и небольшой, поражает, так как он противоречит опыту большинства других европейских городов начала Нового времени. Вообще обычно города показывали явное превышение смертей над рождениями, что заставляло большинство наблюдателей заключать, что города являются менее здоровым местом для жизни, чем сельская местность. Против этой точки зрения выступил А. Шарлин, предположив, что миграция в города приводила к росту уровня смертности, потому что большинство переселенцев не привозило с собой семьи, а значит, не участвовало в повышении уровня рождаемости в городах
[107]. Однако в Петербурге, судя по всему, несмотря на такой приток населения, какого не испытывал в то время ни один европейский город, всё равно было больше рождений, чем смертей. Это соотношение сохранялось, несмотря на данные за 1790-е и начало 1800-х гг., показывающие, что в Петербурге было меньше жителей старше 60 лет, чем в любом другом городе Европейской части России. Современники приписывали это нездоровому петербургскому климату
[108]. Но тот факт, что низкий уровень рождаемости в столице всё-таки превышал уровень смертности, предполагает и другие возможные объяснения. Может быть, те, кто переселялся в город в репродуктивный период своей жизни, в старости покидали его, возвращаясь умирать к себе в деревню или домой в Европу? Судя по субъективным наблюдениям, такая вероятность существует. Вероятно также, что город был ещё так молод и процессы миграции начались так недавно, что просто не успел состариться слой первых переселенцев. Так как на работу в город стремились молодые люди, то резкого роста естественной смертности среди мигрантов следовало ожидать не раньше, чем через несколько десятилетий после начала массовой миграции.
Таблица 2.3
Население Санкт-Петербурга в 1801 г. (по сословиям)
Крестьяне – простые работники – составляли самую большую группу переселенцев, но и другие категории населения были представлены в Петербурге, как ясно показывает проведенная советским историком А.Г. Рашиным сравнительная оценка численности разных сословий в 1801 г. (таблица 2.3). Согласно его оценке, свыше трех восьмых жителей города были крестьянами, так как большинство дворовых людей принадлежало к этой категории
[109]. В Петербурге жило вдвое больше дворовых, чем дворян. Почти пятая часть населения служила в армии и на флоте. В большинстве этих аспектов столица отличалась от других русских городов.
Социальный состав населения
На протяжении XVIII в. российское государство пыталось распределить своих подданных по взаимоисключающим категориям, основанным на форме их службы государству. Разумеется, и до петровских реформ начала века большая часть населения уже относилась к той или иной обширной группе. Верхушку общества составляли дворяне, обязанные лично служить государству, как правило, в форме несения военной службы. Внизу помещались крестьяне, разбитые на различные подгруппы в зависимости от того, кому принадлежал их труд – прежде всего государству (государственные крестьяне), помещикам (крепостные крестьяне) или церкви (церковные крестьяне). Немногочисленные горожане (гости, гостиная сотня, посадские люди), составлявшие около 3 % населения, были обязаны время от времени выполнять как денежные, так и отработочные повинности. Служители церкви несли перед государством повинность духовного окормления всего народа и к тому же платили налоги. Петровские реформы упростили эту систему, повысив унификацию повинностей всех категорий населения (в том числе путем введения подушной подати с большинства из них); одновременно была сделана попытка распределить по конкретным нишам все группы, до тех пор избегавшие включения в сословия и обложения повинностями. Вся эта система была внедрена ради того, чтобы упорядочить поступления в казну.
Устанавливая официальный статус для каждой группы общества, государство оставляло открытыми лазейки, позволявшие перебраться из одной категории в другую. Но в целом задача состояла в том, чтобы создать систему, не подверженную изменениям, и извлекать максимальные доходы для казны из фиксированного устройства общества. Социальное «состояние» медленно эволюционировало в сословие – это понятие историки, изучающие XIX в., обычно используют, анализируя общество
[110]. Однако в XVIII в. группы общества были более аморфными, так как ещё шел процесс их формирования и устанавливались параметры их отличий друг от друга. В правовых дефинициях наблюдалось больше чёткости, чем в реальной действительности. Каждой категории полагались особые права и привилегии, только ей присущие обязанности перед государством и собственное место в социальной иерархии. Людей, которых невозможно было отнести ни к одной из основных групп, помещали в общую категорию разночинцев
[111]. Но эта зафиксированная в праве система социальной дифференциации предназначалась для статичного общества, в котором каждая категория в целом придерживалась своей постоянной роли; однако на деле в России такой ситуации никогда не существовало ни в городе, ни в деревне.
Ещё меньше, чем для относительно стабильной сельской местности, такая система годилась для растущего Санкт-Петербурга. Официальная категория, к которой принадлежал человек, не всегда совпадала с тем способом, которым он зарабатывал на жизнь. Например, к купцам и ремесленникам официально принадлежали только те, кто был приписан к купеческим гильдиям или ремесленным цехам. Люди, занятые этими профессиями, но по каким-либо причинам не приписанные к соответствующим корпорациям, не считались купцами и ремесленниками. Хотя назвать точные цифры невозможно, но, судя по всему, немало людей, занимавшихся в Петербурге торговлей и ремеслами, так никуда и не приписывалось
[112].
