Дворяне, чиновники, купцы, ремесленники, солдаты или крестьяне – все жители Петербурга, конечно, оставались под властью российских законов и обычаев. Правовая и социальная система, царившая во всей стране, действовала и в городе, где под воздействием той роли, которую играли его жители в экономике, сформировался собственный набор социальных категорий. Особенно часто в двойственном положении с точки зрения правового статуса оказывались крестьяне. Возникшие противоречия не были устранены ни при Екатерине, ни десятилетия спустя. Даже простой вопрос о том, кто и в какой степени может быть допущен к избранию в городское самоуправление, нелегко было решить в обществе, где сама сущность городской жизни так резко противоречила правовой и социальной структуре, неотъемлемо присущей огромной аграрной стране
[137].
Кроме того, сословная иерархия, установленная государством, крепко сидела в сознании петербуржцев, не переставая влиять на их привычки и стремления. Не приходится удивляться тому, что в обществе, где высокое социальное положение приносило не меньшие выгоды, чем богатство, а ценилось больше него, купцы старались любым путём добиться возведения в дворянство
[138]. В атмосфере старого режима было в известном смысле предпочтительнее повысить свой социальный статус, чем разбогатеть. Повышение статуса влекло за собой соответственное расширение прав и привилегий. В России в целом, если не в самом Петербурге, богатство лишь в ничтожной мере могло заменить собою чин.
Динамика населения
Санкт-Петербург привлекал и иностранцев, и жителей российских городов и сельских местностей. В столице были представлены почти все основные народы Европы. Здесь можно было встретить и выходцев из Азии – турок, персов, татар, узбеков, кавказцев, даже несколько китайцев. Немногочисленных африканцев, особенно ценившихся в России за экзотическую внешность, использовали как слуг. Все вместе они придавали Петербургу интернациональный колорит, по впечатлению Шторха – такой же, как в любом большом городе на свете
[139].
Пестрота общества вызывает вопросы о социальной интеграции петербуржцев в эмоциональном и психологическом смысле. В любой момент рассматриваемого периода большинство населения города состояло из людей, не родившихся в столице, а приехавших туда на каком-то этапе своей жизни. Трудно ли им было оставить позади прошлую жизнь и превратиться в петербуржцев? Хорошо ли вновь прибывшие, выходцы из разного окружения, приживались в городе? В какой степени они сами считали себя петербуржцами?
Размышляя над этими вопросами, нельзя забывать, что Санкт-Петербург принадлежал XVIII столетию. В нём нельзя было усмотреть никаких признаков «послойной» городской жизни, сложившейся после транспортной революции XIX в. Социологическое понятие сегментации городской жизни проистекает из того обстоятельства, что многие обитатели современных городов занимаются различной повседневной деятельностью – едят и спят, работают, играют, молятся и т. д. – в составе совершенно разных групп и зачастую в разных географических районах. Поэтому те люди, с которыми современный горожанин связан в одной сфере деятельности, часто знают его или её только в этой единственной роли и никогда не разделяют с ним другие грани его жизни и даже о них не подозревают. Но в Петербурге XVIII в. было не так, потому что здесь мало кто имел широкие связи в разных районах города. Переезжая с одной квартиры на другую, они обычно оставались в пределах всё той же городской части. Буквально все отраженные в документах сведения о ремесленниках и неквалифицированных рабочих говорят об этом. Далее, жильё старались найти как можно ближе к месту работы. В каждой городской части имелось достаточно магазинов, лавок и рынков, чтобы удовлетворять повседневные потребности населения, так что отправляться в другие места было незачем. Поэтому жизнь в основном сосредоточивалась в рамках кварталов. К тому же бесчисленные протоки невской дельты и несколько городских каналов способствовали обособлению городских районов друг от друга. Многих петербуржцев, редко покидавших свою часть города, поразили бы его истинные размеры.
Может показаться, что такая слободская модель существования ближе к традиционному деревенскому укладу, чем к жизни в современном городе, но на самом деле петербургское общество сильно отличалось от традиционного. Может быть, Москва и была большой деревней, но никак не Санкт-Петербург. Во-первых, это был новый город, и по форме, и по сути своей непривычный русским людям. Связи и отношения в деревне складывались за целую жизнь, и каждый деревенский житель и жительница знали свою роль и положение в обществе. Но для того, чтобы найти собственную нишу в городе, требовалось время. Здесь было больше людей, причём самого разного происхождения; требовалось время и на психологическое приспособление. Город предлагал больше вариантов устроить себе жильё, чем деревня, где количество домов оставалось более или менее постоянным и где редко переселялись из одного дома в другой. Читая объявления в приложении к «Санкт-Петербургским ведомостям» – газете, издававшейся Академией наук, поражаешься тому, – как часто состоятельные обитатели столицы меняли адреса. По крайней мере часть из тех, кто жил на съёмных квартирах, переезжала каждые полгода. Дома часто переходили из рук в руки. Время от времени в газетах появлялись частные объявления популярных в свете людей, в которых те извещали друзей и знакомых о последней перемене адреса
[140]. Подобная мобильность не была характерна для деревенской жизни. Впрочем, с другой стороны, едва ли переселение из деревни в город оказывало немедленное воздействие на отношения между членами разных сословий. Ремесленники продолжали общаться в основном с ремесленниками, купцы – с купцами, крестьяне – с крестьянами и т. д. В этом смысле огромное большинство жителей, никогда не сомневавшихся в своём положении в обществе, не видело большой разницы между городом и сельской местностью.
