Впрочем, Россия ввозила предметы роскоши, в особенности из Франции и Англии, к которым относились шёлковые ткани, зеркала, часы, английский фарфор и другие товары. Не производили в России и музыкальные инструменты, модные наряды, научные приборы, высококачественную мебель
[551]. Но в Петербурге начинало развиваться местное производство, способное замещать импорт предметов роскоши, причём сильный стимул исходил от иностранных ремесленников, которые здесь жили и работали. Шторх (сам немец родом) утверждал, что под влиянием иностранцев к концу столетия в Петербурге так расцвело производство предметов роскоши, что некоторые их виды уже не было нужды ввозить из-за границы, в том числе узорчатые ткани, дамские шляпки, кареты и экипажи, мебель, каминные решетки, фарфор, стекло, гобелены, ювелирные украшения
[552]. Как сказано выше, почти ежегодно цена экспорта превышала цену импорта. Оценить значение этого факта непросто. Прежде всего цифровые данные по импорту и экспорту не учитывают цену товаров, ввозившихся и вывозившихся контрабандой. Однако большинство наблюдателей в то время полагали, что торговый баланс в пользу России сохранялся даже с учётом контрабанды, правда, с гораздо меньшим превышением, чем указывала официальная статистика.
Наиболее правдоподобное объяснение этого благоприятного баланса состоит в масштабах спроса на российские товары: российский рынок просто был недостаточно силен, чтобы справиться с таким объёмом товаров, какой Западная Европа готова была покупать в России, ведь Петербург поставлял туда грузы, столь необходимые для кораблестроения – мачты, железо, пеньку. Даже ввоз предметов роскоши не превышал цены этого экспорта, потому что число потребителей роскошных товаров в Российской империи, вместе с пышным двором Екатерины, было весьма ограниченным.
Важную роль в продвижении коммерции играли объявления, публиковавшиеся в приложении к главной столичной газете «Санкт-Петербургские ведомости», которую издавала Академия наук. В главе 9 рассмотрено значение этого средства массовой информации для России в целом. Пока же мы ограничимся его ролью в жизни Петербурга. Раздел объявлений в газете, выходившей дважды в неделю, постепенно разрастался на протяжении последней трети XVIII в., так что к концу екатерининского царствования превысил по объёму постоянный раздел новостей. Объявления были призваны свести продавцов с покупателями – это была единственная доступная тогда форма рекламы, кроме словесных оповещений и простых уличных вывесок.
Анализ состояния коммерции в Санкт-Петербурге был бы неполным без оценки технического уровня городской торговли: какова была степень её модернизации, использовались ли новейшие методы банковского и финансового дела и делопроизводства, каков был прогноз стабильности? Подобная оценка должна проводиться в контексте XVIII в., и выводы следует делать с учётом исторического фона. Для исследования вопроса о качестве деловой жизни российской столицы уместным будет привлечь некоторые замечания о петербургской торговле, высказанные ранее другими авторами и заслуживающие внимания.
Прежде всего надо отметить, что вряд ли купцы – как русские, так и выходцы из других стран – уже в начале правления Екатерины пользовались единой системой мер и весов. Инструкции предписывали полицейским только следить, чтобы меры и веса применялись без обмана, а вовсе не обеспечивать их единообразие. Однако ещё до середины царствования это единообразие было введено. В начале 1780 г. в ответ на сенатский запрос городской магистрат докладывал, что все предприятия, торгующие сходными товарами, используют одни и те же меры и веса; следовательно, система уже была полностью стандартизирована. А раз Сенату понадобилось задать этот вопрос, значит, единообразие было достигнуто недавно
[553]. Словом, стандартизация мер и весов – эта важная предпосылка развития современной торговли – была осуществлена в царствование Екатерины.
Второй предпосылкой является эффективное вложение капитала. Этот аспект коммерческой деятельности был развит недостаточно, особенно среди местных российских купцов. Иностранные наблюдатели сообщали, что среди русских не замечалось большой склонности к инвестированию. Конечно, некоторые использовали свои доходы для этих целей, но подавляющее большинство проявляло мало интереса к широкомасштабным капиталовложениям. Один из более ранних комментаторов XVIII в. полагал, что русские обычно закапывают деньги в землю, потому что не доверяют окружающим, а потом умирают, так и не открыв, где лежат их капиталы, «так что считается, что в России больше денег под землей, чем на её поверхности»
[554]. Гораздо более правдоподобное объяснение того, почему русские сомневались, стоит ли вкладывать деньги, состоит в том, что их страшила угроза лишиться своих средств из-за неразумного вложения или из-за превратностей судьбы.
Кроме того, в России трудно было добывать кредиты. Хотя в 1754 г., как уже говорилось в этой главе, в Петербурге был учрежден Коммерческий банк, чтобы ссужать деньгами купцов, ведущих дела в портовом городе, его фонды скоро иссякли. В 1782 г., так и не реализовав свой потенциал, он был слит с Государственным дворянским банком и утратил уникальность как специальный банк для купечества. Многие же из тех коммерсантов, которые успели взять ссуды в Коммерческом банке, пока там были деньги, не смогли расплатиться в срок. Как и следовало ожидать в подобных случаях, их имущество продавалось с публичных торгов в возмещение банковского долга. При малом капитале, предназначенном для выдачи ссуд, не имело большого значения, что ссудный процент в начале царствования Екатерины был снижен до 6 %.
Ещё одно государственное учреждение, Сиротский дом, выдавало в этот период крупные ссуды. Это учреждение, не столь строгое, как государственные банки, давало деньги в долг дворянам и купцам, русским и иностранцам. Поручительство было обязательным, а условия ссуды требовали выплаты 1000 руб. в год плюс проценты
[555]. И даже когда процентная ставка была низкой, такое быстрое погашение основной суммы долга часто оказывалось невозможным.
Многие заёмщики были вынуждены просить отсрочки выплат на несколько месяцев. Некоторые частные банкиры в Петербурге, обычно иностранцы, тоже давали крупные суммы в долг, а ростовщиков, ссужающих мелкие суммы, легко было найти в любой части города. Процентная ставка у частных банкиров была выше – они брали целых 10 % в месяц
[556]. Поэтому русских купцов в Петербурге едва ли стоило винить за то, что они не желали брать крупные займы для финансирования деловых начинаний, всегда подразумевающих известный риск.
