Спилсбери провел аутопсию 17 января и в отчете для коронера сообщил, что смерть Элси была насильственной, а предшествовало ей, вероятно, избиение. Он нашел признаки восьми повреждений, в том числе на виске, не видимых снаружи, но заметных при аутопсии. Поскольку странгуляционная борозда, указывающая на повешение, отсутствовала, Спилсбери не изучал под микроскопом материал с шеи. Правда, на шее он заметил две отметины, но счел их естественными складками. На дознании коронер спросил, как можно исследовать труп человека, погибшего шесть недель назад, и Спилсбери уверил его, что гниение не составляет проблемы. Обвиняемый Норман Торн поставил выводы Спилсбери под сомнение на том основании, что снаружи кровоподтеки не заметны, и его просьбу о вторичном вскрытии удовлетворили.
Элси была эксгумирована 24 февраля. Аутопсию проводил Роберт Бронте в присутствии Спилсбери. Такие исследования должны делаться при ярком солнечном свете или в морге с хорошим электрическим освещением. Тут все происходило между полуночью и девятью часами утра перед толпой зрителей и журналистов в тускло освещенной часовенке на кладбище. Гроб был полон воды, и после предыдущего осмотра останков разложение продолжалось еще целый месяц. Все же Бронте заметил на шее отметины и взял образцы для анализа.
Суд над Норманом Торном занял пять дней. Соперничающие друг с другом патологоанатомы разошлись во мнениях. В ответ на вопрос обвинения, имеются ли на теле внешние отметины, указывающие на повешение, Спилсбери ответил: «Нет, никаких». Адвокат Джеймс Касселс пытался доказать, что Элси Камерон была еще жива, когда Торн снял ее с перекладины, получила синяки при падении на пол и умерла от шока 10–15 минут спустя. Так можно было объяснить отсутствие странгуляционной борозды: ее устранила циркуляция крови. Касселс раскритиковал Спилсбери за то, что тот не исследовал шею под микроскопом.
На протяжении процесса судья называл Спилсбери «крупнейшим из ныне живущих патологоанатомов», а резюмируя дело, сообщил, что Спилсбери, «без сомнения, дает самое квалифицированное заключение, какое только можно получить». Меньше, чем за полчаса, присяжные вынесли вердикт: «Виновен». У некоторых было ощущение, что мало внимания уделено разнобою в показаниях медиков-криминалистов и тому, что признаков насильственной смерти Элси Камерон не выявлено. Среди людей, недовольных слишком быстрым согласием присяжных с уверенными выводами Спилсбери, был сэр Артур Конан Дойль, живший неподалеку от Нормана Торна. По его замечанию в Law Journal, «сэра Бернарда должно несколько смущать, что присяжные с готовностью наделяют его папской непогрешимостью».
Нормана Торна повесили в Уондзуортской тюрьме за убийство Элси Камерон, хотя он заявлял о своей невиновности до самого конца. В его знаменитом письме отцу перед казнью есть такие слова: «Ничего страшного, папа, не волнуйся. Я жертва спилсберизма».
По мнению историков Иана Берни и Нила Пембертона, в ходе судебного процесса по делу Торна столкнулись две линии: Спилсбери эффектно выступал в суде во всем блеске своей славы, полагаясь на скальпель и интуицию, а Бронте, лабораторный патологоанатом, исходил из последних достижений криминалистической технологии. Они утверждают, что «виртуозность» Спилсбери в морге и зале суда «угрожала подорвать основы судебной медицины как современной и объективной дисциплины».
В своей книге «Летальный свидетель» (Lethal Witness, 2007) Эндрю Роуз высказывает мнение, что по вине Спилсбери как минимум дважды был вынесен приговор несправедливый и еще несколько раз – недостаточно обоснованный. Доказательств не хватало, но присяжные рассуждали по принципу: раз сэр Бернард Спилсбери считает обвиняемого виновным, значит, он виновен. В некоторых отчетах об аутопсии, а их было более 20 000, Спилсбери умалчивал о свидетельствах, противоречивших его версии.
Например, в 1923 году на основании показаний Спилсбери, молодого солдата по имени Альберт Дернли обвинили в том, что он связал и задушил лучшего друга. До казни оставалось всего два дня, когда начальник тюрьмы прочел письмо, написанное Дернли своей знакомой. Тональность письма обеспокоила его, и он убедил Министерство внутренних дел отложить казнь.
Истина раскрылась очень вовремя: смерть не была насильственной, а стала результатом случайной асфиксии во время садомазохистской гомосексуальной игры. Спилсбери, известный своей гомофобией, подозревал правду, но оставил ее при себе, считая, что извращенцу поделом.
И все же, когда в 1947 году Спилсбери покончил жизнь самоубийством, отравившись газом в собственной лаборатории в Университетском колледже Лондона – после долгих проблем с депрессией и здоровьем, не только Lancet назвал его величайшим судмедэкспертом своего времени. Осторожные оценки утонули в хоре славословий. Лишь постепенно в последующие годы репутация Спилсбери поблекла.
И уже в 1959 году судебный медик Сидни Смит написал: «Можно надеяться, что еще один Бернард Спилсбери никогда не появится».
В наши дни крупнейший судебный патологоанатом Великобритании – Ричард Шеперд. Однако он твердо убежден: он не «звезда» в зале суда, да и не хочет ей быть. И это при том, что ему доводилось проводить аутопсии в нашумевших делах. В частности, он участвовал в расследовании гибели принцессы Дианы и Джил Дандо, жертв теракта 11 сентября в Соединенных Штатах. Но ко всем делам он относится одинаково: аутопсия должна быть «объективной и научной оценкой фактов», кем бы ни была жертва.
А утром он встает на работу ради живых, а не мертвых. «Меня увлекает работа в связке с полицией, судом, другими людьми. Необходимо увидеть, понять и осмыслить проблемы и эту информацию передать остальным. Мне приходится абстрагироваться от разрушительных вещей, которые я делаю, и помнить, что все это – для семей умерших. Если они поймут случившееся, от этого не будет большого практического толка, но у людей появится возможность взглянуть в лицо правде и смириться с ней. Судебная наука шла неправильным путем, когда людям не говорили правды, иногда, возможно, чтобы не расстраивать родственников. Но это не работает».
Полиция должна принять непростое решение о том, какую информацию сообщить патологоанатому, прежде чем он возьмется за дело. Если он будет знать слишком много, это может лишить его объективности. Если же слишком мало, он может не заметить чего-то существенного. Дик Шеперд объясняет: «Если информацию фильтруют другие люди, они иногда утаивают важные вещи. А потом эти факты неожиданно всплывают на суде, и ты думаешь: "Так-растак-перетак". Адвокат спрашивает: "Если бы вам сказали это, вы бы сделали иной вывод?" "Да, иной". – "Спасибо, доктор Шеперд". И адвокат садится с самодовольной улыбкой на лице». Обвинение получает хорошую оплеуху.
Спилсбери редко наблюдал самодовольную улыбку адвокатов еще и потому, что почти всегда знал обстоятельства дела. А сейчас другие времена. Когда Дику Шеперду звонят из полиции или из офиса коронера, его обычно зовут не на место происшествия, а в морг. Такие задачи, как анализ крови и анализ ДНК, которыми раньше занимались судебные медики, возложены на других специалистов. На месте преступления младшие сотрудники упаковывают тело, чтобы защитить его от загрязнения и чтобы не потерялись важные следы (волосы, ворсинки, грязь).
