Надо сказать, немецких евреев больше всего поражала не жестокость нацистов, а поведение их собственных друзей, коллег и соседей, до того не замеченных в антисемитских проявлениях. Они все считали себя немцами и не могли поверить в происходящее. Точнее всего это чувство сформулировала Ханна Арендт: «Шоком было не то, что делали наши враги. Шоком было то, что делали наши друзья».
…Предки Марго Зейдлер, уроженки Брауншвейга, жили в Германии с конца XV века. В 1934 году с ней, 14-летней девочкой, перестали здороваться на улице знакомые мальчики, партнеры по урокам танцев. А потом старшеклассники из ее школы в эсэсовской форме пришли за отцом — возможно, по приказу Еккельна.
В отделе устной истории вашингтонского музея Холокоста я смотрю видеоинтервью, где спустя много лет пожилая женщина вспоминает о пережитом.
1933 год. «Что эти евреи тут делают?» — громко вопрошает незнакомая женщина в вагоне поезда при виде Марго с матерью. 1 апреля объявлен национальный бойкот еврейских магазинов, в некоторых из них разбиты витрины. Штурмовики с угрожающим видом вставали у их дверей, предупреждая людей, что туда лучше не заходить.
1934 год. «Вам тут нельзя находиться», — говорят ее старшему брату в молодежном клубе, членом которого он является. Его тут же забирают в полицию как нарушителя порядка и освобождают из-под ареста спустя 10 дней по ходатайству местного раввина. К счастью, для ее семьи все окончилось хорошо, отца вызволили из Бухенвальда, им удалось эмигрировать. Оставшихся в Брауншвейге ждала Хрустальная ночь.
Свое название этот погром получил из-за осколков стекла разбитых витрин и окон, которыми были усыпаны улицы десятков городов Германии. По информации страховых компаний, стоимость одних только разбитых витрин составила 5 миллионов марок. В ночь с 9 на 10 ноября 1938 года было убито не менее 400 евреев. Их вытаскивали из квартир, хватали на улице, избивали до смерти. Всего были разрушены 267 синагог и 815 магазинов и предприятий. Полицейские не вмешивались, пожарные следили только за тем, чтобы огонь не перебросился на соседние дома.
Нацистская акция (ее инициатором и координатором был Рейнхард Гейдрих) готовилась с помощью полиции. Стало быть, Еккельн не мог не участвовать в ее подготовке, когда магазины и синагоги, которые планировалось сжечь, помечались специальными надписями белой краской.
Любовница Еккельна Моника (о ней позже) после войны рассказывала дочери, как наутро после Хрустальной ночи шла по центру города на работу и испытала глубокий стыд от того, что увидела. Поделившись своим впечатлением с любовником и выслушав его реакцию, поняла, что Еккельн разделил с ней ужас от происшедшего. Видно, Еккельн умел неплохо притворяться.
Новый человек в полиции
Штреккенбах, как и Еккельн, был новым человеком в полиции (не в Брауншвейге, а в Гамбурге). В основном же после прихода Гитлера там остались те же люди, что при старом режиме. Из 6 тысяч сотрудников полиции Гамбурга только 200 было уволено, да и то не все по политическим соображениям. Новая власть понимала — новых людей взять особо негде, надо перевоспитывать старых в новом духе.
Гиммлер еще только планировал передачу СС полицейских функций. Но уже тогда, согласно рассказу Штреккенбаха, полицейских чиновников в массовом порядке принимали в СС со всеми вытекающими последствиями — на них распространялся приказ о разрешении на заключение брака, требования к состоянию здоровья. И, разумеется, обучение нацистской премудрости. Штреккенбах создал специальный отдел по национал-социалистическому обучению (аналог сети партийного и комсомольского обучения у нас в советское время). Особое внимание на занятиях с полицейскими, разумеется, придавалось расовой теории. Кто не выдерживал итоговых экзаменов, не получал повышения по службе.
Полиции, между прочим, приходилось бороться и с «религиозным дурманом». Тот же Бруно Штреккенбах, отвечая на вопрос следователя, чем занималось гестапо в Гамбурге, которое он возглавлял в 1933–1936 годах, сообщил, что часть его усилий было сосредоточено «на непривычных полиции областях — католики, масоны, евреи, секты». Гестапо занималось «подавлением нежелательных организаций — масонских лож и религиозных сект. Особенно „Исследователей Библии“ (так назывались в то время „свидетели Иеговы“. — Л.С.) — секты религиозных фанатиков, одурманенных религиозной химерой».
Но главным было, конечно, другое. Особенно в Гамбурге, где, в отличие от Брауншвейга, традиционно была сильная компартия.
— Как практически осуществлялась работа по вскрытию деятельности политических противников фашистского режима?
— Эта работа осуществлялась путем получения и использования доносов населения (по собственнной инициативе последнего), следствия и агентурной работы.
Думаю, агентурная работа была на высоте. Объяснялось это тем, что нацистская партия и СС вместе с полицией (как сказали бы сегодня — силовики) состояли в неразрывной связи.
Бруно Штреккенбах вступил в партию в марте 1931 года, «так как считал, что будет оказывать помощь родине» (из его последнего слова на судебном процессе в 1952 году). «На всех собраниях секций (так назывались низшие партийные организации), — рассказывал он на следствии, — выдвигались требования к отдельным членам партии, чтобы все, что становилось им известным из разговоров с соседями по дому, во время поездок в местном транспорте о событиях, деятельности других политических партий, докладывалось их партийному руководителю».
За членами партии, в свою очередь, следила партийная служба безопасности, впоследствии преобразованная в СД. Последняя, по мнению Штреккенбаха, сыграла свою роль, когда начался наплыв новых членов — благодаря ей удалось предотвратить путч Рёма.
Не только члены партии, народ был заодно с полицией, полиция опиралась на его поддержку. «В годы дипломатических успехов и экономического возрождения этнические немцы были погружены в атмосферу пьянящего коллективизма, — пишет профессор Оксфорда Клаудиа Кунц. — …И нацистские осведомители, и антифашистские подпольщики единогласно сообщали о том, что немцы испытывают искреннюю благодарность режиму за ликвидацию безработицы и выход из ненавистного Версальского договора. Все были буквально очарованы удовольствиями, которые предлагала нацистская массовая культура».
Интеллектуалы не были исключением. Философ Хайдеггер впоследствии объяснял свой поворот к национал-социализму желанием присоединиться к тем силам, которым, как ему казалось, была присуща подлинная воля к новому началу. «Для всех немцев, наделенных чувством социальной ответственности, классовые различия в нашем народе стали нестерпимыми — равно как и тяжелое экономическое закабаление Германии посредством Версальского договора». «Сам Хайдеггер тоже казался другим — так описывает свою последнюю встречу с ним в июне 1933 года Карл Ясперс. — Сразу, как только он приехал, возник настрой, разделивший нас. Народ был опьянен национал-социализмом. Я поднялся наверх, в комнату к Хайдеггеру, чтобы поздороваться. „Как будто опять наступил 1914 год, — начал я, желая продолжить, — опять то же всеобщее лживое опьянение“. Но при виде сияющего Хайдеггера слова застряли у меня в горле… Перед одурманенным Хайдеггером я оказался бессилен».
