Лена не знала, что сказать. Эгоистичная мать подчинила жизнь дочери себе, чтобы не остаться в одиночестве, которого, видимо, боялась, потому и постаралась внушить Ирине чувство вины, заставить заботиться о себе, посвящать все время уходу. На самом деле ее недуг не был таким уж неизлечимым, и при желании она могла бы даже ходить. Но ей это было не нужно. Чувство вины – тот крючок, который она глубоко всадила в дочь и держала с его помощью рядом с собой много лет.
– Нам пора, Ирина Витальевна, – поднялась со стула Лена. – Спасибо вам за помощь. Выздоравливайте, а я к вам еще заеду, если не возражаете.
– Спасибо, Елена Денисовна.
Они сидели в машине и молчали. Руки Лены лежали на руле, но она не чувствовала в себе сил сейчас вести машину.
– У тебя не бывает ощущения, что мы ежедневно ныряем в чан с дерьмом? – спросила она, и Андрей кивнул:
– Регулярно.
– И как ты с этим борешься?
– Пью, – коротко ответил Паровозников.
– Везет, – вздохнула Лена. – А я не могу.
– Ну, ты у нас барышня трепетная, к пьянству и блуду не склонная.
– Про блуд я бы с уверенностью не говорила, – пробормотала Лена еле слышно и вдруг вспомнила о Голицыне. – О черт…
– Что-то случилось?
– Да. Мне надо позвонить, извини, я выйду на минутку.
Она выскочила из машины и набрала номер Павла. Но механический голос сообщил, что абонент недоступен. Лена повторила попытку еще несколько раз, но ничего не изменилось.
«Обиделся. Конечно, обиделся, и имел на это право – приехал, ждал меня, а я даже не позвонила, так торопилась. Откуда во мне это равнодушие? Будь на его месте Кольцов… ой, не могу больше, ну, вот опять! Дело не в Кольцове же, а в том, что я к Павлу ничего не чувствую, потому и не придаю значения таким мелочам, как телефонный звонок. Мне это неважно, потому что я не боюсь его потерять. Да, точно – не боюсь потерять».
Она вернулась в машину и повернула ключ в замке зажигания, игнорируя вопросительный взгляд Андрея.
– Так и не скажешь, кому названивала? – не вытерпел он.
– Не скажу.
– Да? Ну и зря. А я твое «не скажу» на остановке с букетом сегодня видел. К тебе, поди, лыжи навострил, а ты опять прошлепала?
– Да умолкни ты! – вспылила Крошина. – Ну, чего ты лезешь вечно, Андрей? Тебе доставляет удовольствие меня подкалывать? Ну, да – забыла, что он должен приехать, понеслась с тобой Яровую допрашивать! А он теперь трубку не берет, телефон выключил.
– Ты на меня-то не ори, – спокойно попросил Паровозников. – И вообще – сядь как-нибудь на досуге и разберись сама с собой по-честному. Не нужен тебе мужик – ну, и не парь ему мозг, скажи прямо: так, мол, и так, не сошлись и все такое. А то он как дурачок с цветочками бегает, с его-то узнаваемостью, а ты даже элементарно позвонить и предупредить не можешь. Ты только представь – отсвечивал сегодня у прокуратуры весь вечер, девки наши на него пялились, а он, как памятник, с этим букетом.
– Ты нарочно, что ли? – прикусив губу, дрожащим голосом спросила Лена. – Думаешь, я без тебя этого не понимаю?
– А понимаешь – так и сделай все, как нужно. Не держи рядом человека, который, может, с кем-то другим будет счастлив.
– Ты такой умный, аж противно. А сам?
– А что – сам? Я встал и ушел, когда понял, что не могу больше ей врать. Знаешь, что самое смешное? Она ни разу мне после этого не позвонила, – криво усмехнулся Андрей. – Как будто облегчение испытала. Сама не решалась, неудобно было – вроде как выгнать бездомного мужика на улицу совесть не позволяла, а тут такой подарок – сам ушел. Мы слишком разные были, не по дороге нам. И вам с Голицыным, видно, тоже не по дороге.
Лена ничего не ответила, паркуя машину у дома, где жил Андрей. Она и сама понимала все то, о чем он сейчас сказал, и разделяла его мнение, но набраться решимости и поговорить с Павлом пока не могла, хотя чувствовала, что потребность в этом назрела давно.
Паровозников небрежно чмокнул ее в щеку и вышел из машины, помахав на прощание рукой. Лена поехала к себе.
Дома ее ждал сюрприз. В почтовом ящике обнаружился конверт, вскрыв который Лена увидела почерк Голицына. На пяти листах Павел подробно изложил, почему им не стоит больше встречаться, и благородно взял на себя вину за их разрыв, пожелав Лене всего хорошего и большого счастья, которого она, безусловно, по его мнению, заслуживала. Бросив письмо на стол, Крошина вдруг расхохоталась:
– Как по-рыцарски! «В нашем разрыве виноват я один»! В разрыве чего? Беда с этими творческими людьми. Сам придумал, сам обиделся.
Она собрала листки, взяла с подоконника забытую когда-то Паровозниковым зажигалку, щелкнула и подожгла. Бросив догорающие останки в раковину, Лена вдруг поняла, что чувствует себя прекрасно, как будто Голицын занимал в ее жизни слишком много места, а теперь у нее появилось пространство, заполнять которое чем-то или кем-то она не испытывает никакой потребности.
Для очистки совести Лена ехала в СИЗО к Арине Долженковой. Она собиралась предпринять последнюю попытку воззвать к разуму молодой женщины и убедить ее отказаться от показаний. Лена не особенно верила в успех, но все-таки решила попробовать.
Арина снова выглядела уставшей и бледной, но одежда на ней была другая, и, перехватив Ленин взгляд, она объяснила:
– Мамина сиделка приезжала, принесла передачу. Гарик у мамы живет.
– Арина, давай поговорим начистоту, – предложила Лена, усаживаясь за стол. – Все-таки мы с тобой давно знакомы.
– Думаешь, легко разговаривать по душам, когда ты по одну сторону этого стола, а я по другую, и ты – следователь, а я – обвиняемая? – чуть усмехнулась Арина.
– Я могу пересесть, если тебе это поможет. Но не думаю, что дело в этом. Объясни мне так, чтобы я поняла – зачем ты себя оговариваешь?
– Я не оговариваю, – сразу замкнулась Долженкова. – Я сказала правду, все было так, как написано в моих показаниях. Я убила Сергея.
– Арина, я не хуже тебя знаю, кто на самом деле убил Сергея. И даже знаю, что сделано это было не специально, у твоей свекрови не было намерения отправить собственного сына головой на камни. Она не справилась с нахлынувшими эмоциями и воспоминаниями, и это придало ей сил. Убийство по неосторожности.
– Это сделала не Галина Васильевна.
– Арина, я понимаю твое желание помочь пожилой не очень здоровой женщине, но делать это, ломая судьбу сына?
– Сын, когда вырастет, все поймет. Я ему объясню. Очень прошу тебя, Лена – не мешай мне. Я не отступлюсь и от показаний тоже не откажусь.
– Скажи, за что он тебя ударил? – тихо спросила Лена, глядя прямо в ввалившиеся глаза Арины.
– Я надела не те серьги. Слишком дорогие для того наряда, в котором была. Сергей не любил, когда я выходила в люди в дорогих украшениях, выставляла напоказ наше благосостояние, – ровным равнодушным тоном ответила Долженкова. – Он любил, когда я надевала их для него, когда мы были наедине.
