Сидя на диване, Л. смеялась, глядя, как я скачу по гостиной, потом поднялась, чтобы присоединиться ко мне. Перекрикивая музыку, она спросила:
– Кто помнит, что был какой-то ска? Кто вспоминает про «Specials» и «The Selecter»? Может, только мы одни?
Об этом многие вспоминали. Наши ровесники, плюс-минус несколько лет. Не это ли прежде всего объединяет поколение: общая память, состоящая из шлягеров, джинглов, дженериков? Отпечаток афиши фильма, музыки, книги. Ну да, если ей так хочется, мы можем думать, что только мы одни умеем танцевать ска, только мы одни знаем слова песен «Missing words» и «Too much pressure», которые распеваем сейчас во все горло, подняв руки; я смотрела на наше отражение в окне и уже давно так не смеялась.
* * *
Однажды, когда Л. вышла, мне позвонила корреспондентка с «Франс кюльтюр», которая хотела взять у меня интервью по поводу одного моего старого романа. Она готовила сюжет о страданиях на работе и хотела знать, как я писала тот текст, как получала документальные свидетельства.
Не знаю, почему я согласилась. Наверное, чтобы доказать себе, что способна сделать что-то самостоятельно. Без Л. На этот раз я не нуждалась в ней, чтобы ответить, на этот раз это прошло мимо нее. Я заметила, что со временем, точнее, чем больше времени отделяло меня от них, мои слова о моих книгах менялись. Как если бы что-то в их ткани – рельеф, мотив – можно было разглядеть, только если смотреть на них издали. Мне было любопытно знать, какой узор мог проявиться на ковре именно той книги, и я была счастлива, что кому-то еще это было интересно. К тому же если до нового распоряжения я и была неспособна писать, то еще способна была говорить.
Спустя два дня журналистка позвонила в мою дверь. У нее была манера посещать людей, чтобы брать интервью в привычной для них обстановке, с относительно легкой аппаратурой, сообщила она мне по телефону, чтобы лучше узнать их мир. На основе разговора она затем делала монтаж, который потом шел в передачу.
Мы только что пообедали, когда пришла молодая женщина. Л. была в мрачном настроении, она не одобряла, что я продолжаю говорить о некоторых своих книгах, которые не стоили того, чтобы к ним возвращаться.
Л. испарилась в свою комнату еще до того, как я приняла корреспондентку. Молодая женщина решила устроиться в гостиной, попросила меня приоткрыть окно, чтобы получить звуковой фон, а затем изложила мне ход беседы. Мы выпили кофе, она включила аппаратуру. Я рассказала, как однажды утром на линии D пригородного скоростного поезда мне пришла мысль написать эту книгу и о том, как я над ней работала. Затем почти час мы говорили ни о чем и обо всем; журналистка была пылкая, мне помнится, мы поговорили о моем квартале, где она жила несколько лет назад, вышедших в прокат одном-двух фильмах на тему жестокости отношений на производстве, а потом разговор перешел на более незначительные темы. В какой-то момент, когда мы обе только что закончили смеяться, мне показалось, что я услышала, как дверь в комнату Л. приоткрылась, и подумала, что ей хочется знать, о чем мы беседовали.
Через некоторое время я проводила молодую женщину до выхода. Она достала ежедневник, чтобы уточнить дату, на которую назначена передача. Мы обменялись рукопожатием, я закрыла дверь и ощутила присутствие Л. позади меня, очень близко. Когда я повернулась, Л. преградила мне путь. На мгновение мне показалось, что я допустила непоправимую ошибку и что доступ в мою собственную квартиру мне отныне запрещен. Но Л. посторонилась, чтобы пропустить меня, и шла за мной до гостиной, точно порицающая тень.
– Ты завела новую подругу?
Я рассмеялась.
– Думаешь, я вас не слышала?
Я поискала на ее лице улыбку, которая подтвердила бы мне, что она шутит, однако его выражение не оставляло сомнений в смысле ее слов. Я не успела ответить.
– Если ты думаешь, что таким образом сумеешь выпутаться, ты ошибаешься. Да, я вас слышала, Дельфина, и всю эту комедию, устроенную ей, чтобы понять, чем ты занимаешься: «Так вы все же возвращаетесь к вымыслу?» (движением пальцев Л. поставила эту фразу в кавычки). Да какое ей дело! Разве мы спрашиваем, какой именно журналистикой она занимается с этой ее записывающей аппаратурой Nagra за две тысячи франков и кто она такая, чтобы иметь свое мнение? Скажи, разве ее спрашивают?
Казалось, даже мельчайшая мышца на ее лице была сведена бешенством. Л. сердилась, что я уделила столько времени этой молодой женщине, смеялась с ней, длила момент встречи в дневной неге. Она обвиняла меня в сделке с совестью, в самолюбовании. Если бы это говорил мужчина, я бы тут же подумала о приступе ревности и положила бы этому конец без всяких объяснений. Словно прочитав мои мысли, Л. немного смягчилась.
– Прости. Меня бесит видеть, как ты теряешь время. Моя злость на тебя не направлена. Ты знаешь, как бы я обрадовалась, что ты вновь обрела путь к писательству. А для этого надо, чтобы однажды ты согласилась, что не имеешь ничего общего с тем писателем, которого хотят из тебя сделать. Их всех устраивает навесить на тебя ярлык и чтобы ты ему соответствовала. Но я-то тебя знаю. Только я одна точно знаю, кто ты и что ты можешь написать.
Не знаю почему, возможно, потому, что я пережила приятный момент, а она его испортила, я взорвалась:
– Разве ты не понимаешь, что я вообще не знаю, какой я писатель? Ты не понимаешь, что у меня больше ничего не получается, что я умираю от страха? Ты не понимаешь, что я дошла до предела и что дальше нет ничего, НИЧЕГО, НИЧЕГО, НИЧЕГО? Ты достала меня своими историями про книгу-фантом, ее нет, не существует тени тайной книги, ты не понимаешь? В шляпе ничего нет, и за занавеской тоже, никакого запрета, никакого клада, ничего недозволенного! Пустота, да, это там есть. Посмотри на меня хорошенько, если чуть-чуть повезет, ты сможешь видеть сквозь меня.
Я схватила пальто и вышла. Мне надо было подышать.
Франсуа уехал уже слишком давно, мне его не хватало. Я шла куда глаза глядят. Потом, мне кажется, я оказалась в кино, но я не совсем уверена. Или, возможно, в конце концов устроилась в кафе.
Вечером, около семи, я вернулась домой. В квартире витал аромат отварных овощей и куриного бульона. Я обнаружила Л. в кухне, с повязанным вокруг талии фартуком. Она варила суп. Я присела возле нее. Несколько минут я молча наблюдала за ней. Она приподняла волосы и скрепила их заколкой, некоторые пряди выбились из прически, что делало ее непривычно небрежной. Л. вдруг показалась мне маленькой, уменьшившейся, а потом я заметила ее босые ноги на плиточном полу и подумала, что впервые вижу ее без каблуков. Она улыбнулась мне, мы по-прежнему не сказали друг другу ни слова. В ответ я тоже улыбнулась. Духовка была включена, сквозь стекло я различила блюдо с запеканкой. Похоже, Л. довольно много времени провела в кухне. Она купила и откупорила бутылку вина. Все как будто встало на место. Я почувствовала себя хорошо. Дневной эпизод был всего лишь странным, смутным воспоминанием, я уже не была уверена, действительно ли состоялся тот разговор. В теплой комнате смешивались ароматы. Я села. Л. налила мне вина.
