Несколько мгновений Энни стояла с таким выражением лица, что было ясно: ей не по себе. Затем она бросила на Пола долгий внимательный взгляд.
– Вы говорите так, словно я удерживаю вас насильно, Пол.
Стивен Кинг, Мизери
* * *
О лете, последовавшем за уходом Л., у меня сохранилось мало воспоминаний.
В июне вернулись Луиза и Поль, чтобы провести со мной две недели, а потом мы вместе отправились в Курсей, где они пробыли некоторое время вместе с нами, прежде чем присоединиться к своим друзьям. Я на весь июль поселилась с Франсуа в деревне. Помнится, глядя на количество привезенных им книг, я испытывала тоску, смесь ослепления и отвращения. Ритуал каждое лето был один и тот же: сотня романов, распределенных небольшими кучками в гостиной, лежавших на столах и даже на полу, в строгом соответствии с известной только ему классификацией. Помню, я подумала, что Л. была права. Как писателю для меня было самоубийством жить в тесной близости с кем-то вроде него. С человеком, чьей профессией было читать книги, встречаться и принимать писателей, высказывать свое мнение об их произведениях. Каждый сезон выходили сотни книг. Это была не просто цифра, полученная из средств массовой информации. Они были здесь, сложенные стопками и в еще закрытых коробках, которые он скоро распакует; пять-шесть сотен романов разного объема еще выйдут между концом августа и концом сентября.
Я познакомилась с Франсуа при исполнении им его профессиональных обязанностей. Сначала каждый из нас ограничивался своей ролью, и понадобилось несколько лет, чтобы мы по-настоящему узнали друг друга.
Я его любила. Любила по тысяче причин, я любила его, потому что он любил книги. Я любила его любознательность. Любила смотреть, как он читает. Я любила наше сходство, наши разногласия, нескончаемые споры. Я любила с ним, прежде него благодаря ему, узнавать новые книги.
Но в тот раз все эти романы вызвали у меня отвращение. Их обложки, переплеты, резюме словно бы насмехались над моим бессилием. Выставленная передо мной напоказ в таком количестве бумага вдруг стала казаться мне непристойной и угрожающей.
Мне хотелось вырвать книги у Франсуа из рук, выбросить их в окно.
Франсуа, который иногда вечером в минуту разочарования или сильной усталости говорил о своем желании все бросить, я мечтала теперь сказать: идет! спорим! Посмотрим, способен ли ты на это, бросим все, уедем жить в другое место, вновь изобретем себя на другой территории, в другой жизни.
В августе мы с Луизой и Полем уехали вместе с нашими друзьями в «дом-для-каникул». Сейчас, когда я пишу эти строки, я отдаю себе отчет в том, что не сохранила никаких воспоминаний о доме, который мы снимали тем летом. Образы ускользают от меня, путаются с другими, более старыми, я неспособна визуализировать ни сам дом, ни городишко, возле которого он находился.
Мне вспоминается только дорожка для велосипедистов, по которой мы ездили к морю, встречный ветер, задувавший мне в рот, ощущение скорости, которого я искала в спусках. Я была счастлива находиться там, не упустить этой возможности побыть с детьми и друзьями; тревога в конце концов на несколько дней ослабила свою хватку.
После двух недель передышки мы вернулись на поезде. В тот момент, когда мы с Луизой и Полем вступили во владение семейным купе, поджидавшим нас в скоростном экспрессе, меня словно отбросило на год назад, почти день в день, за серо-зеленые занавески цветов Национальной компании французских железных дорог, в точно такое же пространство, как то, что мы тогда занимали. В одно мгновение я в подробностях увидела путешествие, которое мы тогда совершили втроем, в то же время, возвращаясь из «дома-для-каникул»: пикник, устроенный на маленьком столике, новую стрижку Поля, красную футболку Луизы, их загорелую кожу. Внезапно, словно это было вчера, мне вспомнились мысли, что меня тогда занимали, а мои глаза искали за стеклом, в том же пейзаже, что стремительно проносился мимо, невозможную точку, за которую можно было бы уцепиться. Я думала о Франсуа, которому предстоял очень трудный год, о книге, которую собиралась писать, думала о документальном фильме о геноциде армян, который заказала, чтобы показать своим детям (по отцу они армянского происхождения), я думала о зимнем небе, а потом опрокинула бутылку содовой, и мы использовали не одну пачку бумажных салфеток, чтобы промокнуть стол. Все это всплывало в памяти со странной точностью, я даже вспомнила, что Поль хотел поиграть в «”Да” и ”нет” не говорите», как в детстве, но игра заглохла из-за громких выкриков, которые наши соседи сочли слишком шумными.
С той поездки прошел год, да, год, а я ничего не сделала. Ничего. Я осталась на том же месте. Хотя не совсем. Теперь я была неспособна сидеть перед компьютером, открыть документ Word, ответить на имейл, держать ручку дольше четырех минут и склоняться над расчерченной в клетку или линейку белой поверхностью. Короче, я утратила элементарные навыки, необходимые для моего рода деятельности.
В начале сентября Луиза и Поль уехали.
Как и все, я мыслю и считаю учебными годами, с сентября по июнь, так что лето получается как бы отступлением, периодом снижения деловой активности, который непременно закончится. Долгое время я полагала, что это деформация матери семейства, биологический ритм которой рано или поздно приноравливается к школьному календарю. Но теперь я думаю, что речь идет главным образом о ребенке, который остался во мне, в нас, ребенке, жизнь которого столь долгое время была нарезана ломтями: прочный след в нашем восприятии времени.
Было начало учебного года. Время покупки новых школьных принадлежностей и принятия верных решений. Момент начинаний. Или возобновления.
Но не двигалась ни одна молекула воздуха, и все казалось неизменным.
В этот раз я не дала себе обещания приняться за работу. Сама мысль о писательстве отдалилась. У меня больше не было ни малейшего представления о форме, которую это может принять, мое тело забыло те ощущения усталости и возбуждения, которые я так любила, часы, проведенные сидя в круге света, пальцы на клавиатуре, плечи напряжены, ноги вытянуты под столом.
Дети уехали, и я снова оказалась дома одна. К отсутствию Луизы и Поля теперь прибавилось отсутствие Л., дополнительная утрата, значение которой я начинала осознавать. Достаточно было посмотреть вокруг себя. Корреспонденция, скопившаяся на столе в гостиной, покрытый тонким слоем пыли экран компьютера. Я переплывала из одного дня в другой как ни в чем не бывало, занимаясь разными мелочами, растянутыми до бесконечности, чтобы они длились, заполняя ту колоссальную пустоту, которую я в течение бессмысленно прожитого года сама образовала вокруг себя, не отдавая в том себе отчета.
Так, безусловно, жили пожилые люди, в последовательности осторожных мелких шажков и движений, замедленности которых хватало, чтобы заполнить пустоту. Не так уж и мучительно.
