Солдаты окружили его со всех сторон, один из них выхватил меч, призывая монаха сдаться. Внезапно возникла ослепительная голубая вспышка, и всех солдат разметало по залу. Волосы их стали дыбом. Монах дико расхохотался.
И снова бросился в атаку. Подскочил к одной из женщин, обхватил ее за плечи и страстно закричал:
— Не ложись под них! — Джилл почудилось, что в этом призыве крылось нечто глубоко личное. — Умоляю тебя, не делай этого! Это грех, а своими грехами мы тоже помогаем вторжению, неужели не понятно? Своими грехами мы открываем демону путь!
Один из солдат прыгнул на монаха сзади, и тот был вынужден отпустить женщину. Впрочем, он решил эту проблему просто — взревел и движением могучих плеч стряхнул с себя нападающего.
Но вот на его пути возникла Джилл; явно отдавая себе отчет в том, что перед ним женщина, он тут же поумерил свой пыл. Джилл бросилась монаху в ноги, перекувырнулась и нанесла сильный удар ногами, от которого он рухнул навзничь. Мгновенно на него навалились пятеро, пытаясь схватить и удержать. Могучий монах каким-то образом умудрился встать, но на него набрасывались все новые солдаты и местные жители, и всем вместе им в конце концов удалось одолеть его. Они подтащили монаха к двери и бесцеремонно вышвырнули его вон.
Джилл заметила, что Гофлав выхватил меч и ринулся следом.
— Оставь его в покое! — приказала она.
Гофлав недовольно заворчал, но под ее твердым, сердитым взглядом убрал меч в ножны.
— Но если ты снова сунешь сюда нос, — закричал другой солдат, — тогда уж точно познакомишься с мечом!
— Внемлите слову истины! — взревел в ответ безумный монах. — Поймите, кто я на самом деле! Посланец, призванный предупредить вас о грядущей беде!
— Ты пьян! — заорал в ответ солдат.
Монах махнул рукой и пошел прочь.
— Вы еще узнаете, — мрачно бормотал он. — И поймете, но… будет поздно.
Хозяин таверны стоял, покачивая головой.
— Опасный тип.
Джилл кивнула, хотя в глубине души не была уверена в этом. Толстый монах только отбивался, все его противники остались целехоньки, даже Гофлав, которого он швырнул через всю комнату. Она подошла к двери и увидела, как монах медленно бредет по грязной дороге, заливаясь слезами и бормоча что-то о «грехах людей» и их неготовности к надвигающейся тьме.
— Сумасшедший, — заметил один из солдат.
— Безумный монах, — повторил хозяин гостиницы.
Однако Джилл не была уверена, что они правы. Совсем не была уверена.
ГЛАВА 25
КАРАЮЩИЙ БРАТ
Магистр Джоджонах с балкона незаметно наблюдал за тем, что происходило внизу, в огромной комнате, практически пустой, если не считать сваленного в углу снаряжения для тренировочных занятий. В центре стоял приземистый молодой человек в одной лишь набедренной повязке, с бритой головой и осунувшимся от постоянного недосыпа лицом. Плечи у него поникли, руки прикрывали живот. Он монотонно и без остановки повторял псалмы, надеясь таким образом поддержать слабеющие силы. Де’Уннеро, новый магистр, который занял место Сигертона, ходил вокруг измученного Квинтала, время от времени нанося ему жалящие удары кнутом. За спиной молодого человека стоял монах, один из тех, на кого можно было положиться.
— Жалкое ничтожество! — Де’Уннеро в очередной раз ударил Квинтала. — Ты принимал участие в этом заговоре!
Губы Квинтала задвигались, как бы произнося слово «нет», но он не издал ни звука, лишь покачал головой.
— Нет, принимал! — последовал новый удар.
Магистр Джоджонах почувствовал, что не в силах больше лицезреть все это. «Натаскивание» Квинтала продолжалось вот уже дольше месяца, с тех самых пор, как отцу Маркворту, который, кстати, все больше сдавал, было видение, что Эвелин жив.
Эвелин! От одной мысли о нем дрожь пробегала по спине Джоджонаха. Эвелин убил Сигертона — тело, или точнее то, что осталось от него, нашли лишь прошлой весной, спустя почти год после того, как разыгралась трагедия. И хуже того; если видение аббата соответствовало действительности, Эвелин уцелел и сбежал, прихватив с собой изрядный запас священных камней.
Закрыв глаза, Джоджонах вспоминал, как Сигертон не раз предостерегал его о почти нечеловеческой преданности Эвелина святому делу, которому тот служил. Мы с ним еще намучаемся, говорил Сигертон; и оказался прав. Но почему — вот что волновало Джоджонаха, — почему все это произошло? Эвелин у многих в аббатстве вызывал раздражение; он был в некотором роде зеркалом, и далеко не каждый, заглянувший в него, мог вынести то, что там увидел. По мнению Джоджонаха, Эвелин был таким, каким положено быть монаху, правильнейшим из правильных, а в аббатстве все сильнее ощущался мирской дух; вот здесь-то их пути и разошлись. И все же Джоджонах не мог согласиться с тем, что искренняя набожность молодого монаха всерьез угрожала Ордену.
Однако магистр был слишком удручен всем случившимся — этой внезапной потерей Эвелина, Сигертона, да и в каком-то смысле себя самого, — чтобы противиться тому, что сейчас происходило в аббатстве. К тому же Маркворт страстно желал найти и вернуть Эвелина или, точнее говоря, священные камни, а приказ аббата, как известно, превыше всего.
Хлесткий удар бича снова привлек внимание Джоджонаха к тому, что происходило внизу. Он никогда не питал особой приязни к грубоватому Квинталу, но ему было искренне жаль его. «Натаскивание» включало в себя самые жестокие меры, начиная от того, что монах был практически полностью лишен сна, и заканчивая долгими периодами голода. Оно ставило своей целью уничтожить и физические, и моральные силы Квинтала, а потом снова возродить их, но уже под руководством опытных магистров. В итоге этот человек превратится в орудие уничтожения — уничтожения Эвелина. Все мысли Квинтала будут сосредоточены на одной-единственной цели. Он станет воспринимать Эвелина Десбриса как источник всего того ужасного, что произошло с ним, и как угрозу Санта-Мир-Абель; он возненавидит его лютой ненавистью.
Джоджонах содрогнулся и покинул балкон, стараясь не давать волю воображению и не представлять себе в деталях, что и как будет происходить, когда наконец Квинтал настигнет Эвелина.
Огромная пещера выглядела как карикатура на королевский тронный зал. В центре у задней стены возвышался огромный помост, к которому вели три ступени, а на нем — обсидиановый трон, достаточно большой, чтобы там поместились два крупных человека, не касаясь друг друга. Перед помостом тянулись два ряда огромных колонн, каждая из которых представляла собой вырезанную из обсидиана фигуру воина. Они были исполнены не без изящества, и все же в них явственно ощущалась какая-то дисгармония — нарушение пропорций, может быть. Стены и пол представляли собой просто участки ровно и точно срезанной скалы — обычный сероватый камень, из которого состояла гора Аида. В зал вела единственная, отлитая из бронзы дверь гигантских размеров.
