Пензиас и Уилсон работали в лабораториях телефонной компании Белла в Нью-Джерси, где для спутников связи была построена антенна. К вящей досаде Пензиаса и Уилсона, они постоянно ловили какой-то фоновый радиошум, микроволновое излучение, судя по всему, одинаково идущее со всех сторон. Сначала исследователи хотели списать это неприятное «шипение» на приборный эффект, но затем объявили, что обнаружили в межгалактическом пространстве повышение температуры примерно до трех градусов по Кельвину (на три градуса выше абсолютного нуля). Поскольку у Пензиаса и Уилсона недоставало специального образования и опыта, они не сразу поняли, что открыли. Однако Роберт Дикке из Принстонского университета мгновенно сообразил, о чем идет речь. Дикке конструировал радиометр, при помощи которого хотел зарегистрировать реликтовое излучение, оставшееся после Большого взрыва: существование подобного излучения уже предсказали Альфер, Германн и Гамов. Впоследствии верное толкование, которое Дикке дал результатам Пензиаса и Уилсона, буквально преобразило теорию Большого взрыва, превратило ее из гипотезы в физическую реальность, подтвержденную экспериментально. По мере расширения Вселенной невероятно горячий, плотный и непрозрачный огненный шар, постепенно остывая, достиг наконец нынешней температуры, составляющей приблизительно 2,7 кельвина.
С тех пор наблюдения космического микроволнового излучения привели к появлению самых точных измерений в космологии. Теперь мы знаем температуру этого излучения до третьего знака после запятой, а это очень важно: она составляет 2,725 кельвина. А его интенсивность зависит от длины волны в точности так, как и должно быть у теплового излучения, что подтверждает прогнозы теории Большого взрыва. Но Хойл был непоколебим даже перед лицом подобных несокрушимых аргументов против теории стационарной Вселенной. Он заявил, что космическое микроволновое излучение – это не реликт Большого взрыва, оно исходит от неких внегалактических железных «усов», которые поглощают и рассеивают инфракрасный свет галактик на микроволновых длинах волн. Предполагалось, что эти железные усы конденсируются из металлических испарений, в частности, из вещества, выброшенного в межзвездное пространство во время взрывов сверхновых звезд.
Несмотря на доблестное сопротивление Хойла, к концу шестидесятых годов большинство ученых окончательно разуверились в теории стационарной Вселенной. Неустанные старания Хойла показать, что все противоречия между теорией и постоянно поступающими данными наблюдений можно как-то объяснить, выглядели все надуманнее и неубедительнее. Хуже того, Хойл, похоже, утратил способность трезво рассуждать, которой когда-то так похвалялся и которая, как предполагалось, отличала его от «чудака». На конференции «Современная космология в ретроспективе» в итальянском городе Болонья в 1988 году он выступил с докладом под названием «Критическая оценка аргументации против теории стационарной Вселенной». Доклад был чистейшим анахронизмом, однако Хойл попытался (должен добавить, безуспешно) убедить слушателей, будто все убедительные свидетельства в пользу Большого взрыва
[367] – наличие реликтового излучения, необходимость первоначального синтеза легких элементов (дейтерий, гелий и литий), количество радиоисточников – можно объяснить теорией стационарной Вселенной. Упорное нежелание изменить точку зрения резко контрастировало, в частности, с позицией другого родоначальника теории стационарной Вселенной – Германа Бонди. Вспомним, что Бонди настаивал, чтобы ему показали «ископаемые свидетельства» того, как выглядела Вселенная в прошлом, если уж она и вправду развивается. На той же конференции в Болонье Бонди тоже прочитал доклад, где признал, что подобные ископаемые свидетельства и вправду нашлись – это и изобилие в космосе гелия, который, скорее всего, синтезировался во время Большого взрыва, и реликтовое излучение, которое в точности совпадает со всеми прогнозами теории Большого взрыва. Поэтому Бонди великодушно заключил: «Таким образом, мое давнее требование показать мне подобные ископаемые свидетельства наконец-то удовлетворено».
А вот Хойл упорно продолжал отстаивать несколько усовершенствованную модель стационарной Вселенной (он назвал ее «квазистационарной моделью») – любой ценой, любыми средствами. Уже в 2000 году, в восемьдесят пять лет, Хойл написал книгу
[368] под названием «Иной подход к космологии» (Fred Hoyle, Jayant Narlikar, Geoff Burbidge A Different Approach to Cosmology), где вместе с соавторами Джайантом Нарликаром и Джеффом Бербиджем разъяснял квазистационарную модель во всех подробностях и объяснял, почему они не согласны с теорией Большого взрыва. В знак презрения к научному истеблишменту они поместили на страницах книги фотографию стада гусей, бредущего по грязи, с подписью: «Так нам видится конформистский подход к стандартной космологии (не имеющей отношения к Большому взрыву). Мы устояли перед соблазном назвать некоторых ведущих гусей по фамилии». Однако к этому времени Хойл уже так давно перестал быть авторитетом в космологии, что почти никто не стал даже тратить время на то, чтобы указать ему на недостатки квазистационарной модели. Лучше всех, пожалуй, об этой книге высказался рецензент «The Sunday Telegraph», причем это высказывание относится не столько к содержанию книги, сколько к неугомонному характеру Хойла: «Хойл систематически рассматривает доводы теории Большого взрыва и думает, что не оставил от них камня на камне… Да, когда человек так предан делу разрушения, это вызывает пиетет… Остается надеяться, что когда я, подобно Хойлу, достигну восьмидесятипятилетнего рубежа, то буду обладать хотя бы одной тысячной его боевого задора».
Отрицание и отступничество
Природа ляпсуса Хойла несколько иная, чем ляпсусов Дарвина, Кельвина и Полинга, по двум причинам. Во-первых, важно учесть масштаб темы, в рамках которой был совершен ляпсус. Ляпсус Дарвина относился лишь к одной составляющей его теории (пусть и очень значимой составляющей). Ляпсус Кельвина относился к допущению, лежащему в основе расчетов конкретной величины (правда, очень важной). Ляпсус Полинга затронул лишь одну его модель (к несчастью, это была модель самой главной молекулы). А ляпсус Хойла был связан с целой теорией мироздания, с устройством Вселенной как таковой. Во-вторых и в-главных, в отличие от Дарвина, который не понимал, каковы последствия неверного понимания биологических механизмов, от Кельвина, который пренебрегал непредвиденными физическими процессами, и от Полинга, который нарушил основные законы химии, Хойл, конструируя свою модель стационарной Вселенной, нигде не ошибался. Сама по себе его теория была смелой, необычайно остроумной и соответствовала данным наблюдений на то время. Ляпсус Хойла состоял в том, что он с досадным, чуть ли не тупым упорством отказывался признать, что теория мертва, даже после того, как ее разбомбили накопившиеся контраргументы, и в том, что он применял неодинаковые критерии к теории Большого взрыва и своей модели квазистационарной Вселенной. В чем же корни такого негибкого, поистине страусиного поведения? Чтобы попытаться найти ответ на этот интересный вопрос, я первым делом расспросил нескольких бывших учеников и младших коллег Хойла.
