Полибий, который имел чрезвычайно высокое мнение о предназначении историка, в первую очередь стремился к установлению «этиологии» событий. Как мы вскоре убедимся, он упорно доискивался глубинных причин Второй Пунической войны, проводя четкое различие между истинной каузальностью (aitia), предлогами (prophaseis) и внешним поводом (archai). Попав в Рим в качестве политического узника, он неожиданно получил здесь широчайшие возможности для расцвета своей личности, практически начал вторую жизнь и не мог не поддаться римскому обаянию, считая ключом к римским победам и завоеваниям римскую государственную систему и римскую форму правления (P. Pedech, 1964, pp. 303–330; J.-L. Ferrary, 1988, pp. 265–272).
Примечательно, что второй «великий свидетель» для нашей истории — Тит Ливий, современник Августа, само имя которого на заре нашей эры символизировало римское могущество. Как и Полибий, Тит Ливий оставил нам подробный рассказ о Второй Пунической войне, вошедший в его знаменитую третью «декаду». Благодаря исключительному интересу, который проявляли потомки к Ганнибалу, эта часть сочинения Тита Ливия дошла до нас в своем полном и неискаженном виде. Школяры эпохи классицизма поколение за поколением склонялись над пожелтевшим от времени пергаментом, больше похожим от долгого употребления на старую слоновую кость. Европейская гуманистическая традиция сделала из «Истории» Тита Ливия любимое детище переводчиков и комментаторов, постепенно приучив читателя чувствовать себя в пространстве его текстов удобно и комфортно, почти как у себя дома. Но подобная фамильярность не просто обманчива, она еще и опасна, потому что подспудно заставляет относиться к выводам автора чуть ли не как к откровениям Священного Писания. Блестящий стиль, умелое использование драматических эффектов и красота ораторских приемов серьезно заставляют забыть, что текст Тита Ливия следует воспринимать с осторожностью и он нуждается в своего рода дешифровке с учетом явной проримской ориентации падуанского историка. Как и к Саллюстию, к Титу Ливию вполне применима отрезвляющая формулировка, предложенная сэром Рональдом Саймом: «Historians are selective, dramatic, impressionistic»
[32]. К тому же Тит Ливий не обладал поразительной любознательностью своего греческого предшественника и никакого «расследования на месте» не предпринимал. Справедливости ради отметим, что спустя 200 лет после событий изучение реальной обстановки, конечно, выглядело проблематичным. Вот почему сопоставление обеих историй почти на всем протяжении повествования (рассказ Полибия о войне с Ганнибалом дошел полностью до самой битвы при Каннах, в 216 году) и их сравнительный анализ крайне редко оборачиваются в пользу латинского автора. Курс, которым следуют оба автора, часто сливается в единую линию, а очевидных совпадений так много, что на ум порой приходит мысль о прямой «кальке». Один из примеров — описание перехода армии Ганнибала через Альпы (Полибий, III, 54, 4-55; Тит Ливий, XXI, 35, 10–37). Оба текста перекликаются столь явно, даже в деталях (правда, только Тит Ливий туманно намекает на использование солдатами уксуса), что многие весьма авторитетные ученые пришли к выводу о прямых заимствованиях, чтоб не сказать «списывании» отдельных кусков римлянином у грека (P. Jal, 1988, pp. XVI–XVII). Между тем не исключено, что Полибий и Тит Ливий просто пользовались общим источником, которым мог быть, например, Фабий Пиктор. Дело в том, что при всем обилии у обоих историков общих мест не меньше у них и расхождений. Раз уж мы заговорили о переходе через Альпы, сошлемся снова на тот же пример и напомним, что маршрут, каким двигалось войско Ганнибала, указан у историков совершенно по-разному.
Естественно, Тит Ливий пользовался и другими источниками, часть из которых он назвал сам. Это Г. Ацилий, Клавдий Квадригарий, Валерий Антиат, но главным образом Целий Антипатр, который написал в конце II века до н. э. историю Второй Пунической войны в семи книгах, к несчастью, утраченных. От его труда остались лишь разрозненные фрагменты (membra desiecta), известные из цитат, особенно у Цицерона. Гибель «Истории» Целия Антипатра тем более достойна сожаления, что ее автор, судя по всему, широко использовал сочинения историографа Ганнибала Силена, к которому обращался также и Полибий.
Читателю уже встречались и будут встречаться в дальнейшем ссылки и на других античных авторов, которые по сравнению с двумя главными нашими источниками носят, конечно, второстепенный характер. Особого упоминания заслуживает, может быть, Корнелий Непот, во-первых, потому что он жил на целое поколение раньше Тита Ливия, а во-вторых, потому что, хотя и не считал себя историком, завершил свой «труд о великих полководцах чужеземных народов» кратким жизнеописанием Гамилькара и чуть более подробной биографией Ганнибала. К тому же времени — второй половине I века до н. э. — относятся немногие сохранившиеся фрагменты XXV, XXVI и XXVII книг Диодора, особенно интересны сведения о событиях в Сицилии. Пусть читателя не удивляет, что иногда мы будем привлекать к рассказу выдержки из сочинений поэта Силия Италика, о котором уже упоминали. По словам Плиния Младшего («Письма», III, 7), близко знакомого с автором «Пунических войн», этим последним римским консулом, назначенным Нероном в 68 году н. э., Силий не только слыл «трудоголиком», но и владел богатейшей библиотекой, наряду с трудами Тита Ливия включавшей и сочинения Валерия Антиата (G. Devallet, P. Miniconi, 1979, pp. XLVII–L). К сожалению, от Диона Кассия и его византийского толкователя Зонары нам мало толку, зато у еще одного грека — Аппиана, — жившего в середине II века н. э., мы черпаем массу полезных сведений о Третьей Пунической войне и трагической гибели Карфагена (S. Lancel, 1992, pp. 429–446). Можно также использовать, правда, с известной осторожностью, принадлежащие ему же страницы, посвященные «испанской войне» и «войне с Ганнибалом».
Карфаген в 237 году. Отъезд Гамилькара в Испанию
Дорого дал бы современный историк за возможность узнать, что творилось в Карфагене, когда до его жителей дошла весть о потере Сардинии! Увы, целостной картиной происходивших тогда событий мы не располагаем и вынуждены довольствоваться разноголосыми отзывами, почерпнутыми из перечисленных выше книг. Ясно одно: город пришел в большое волнение, в эпицентре которого оказалась фигура Гамилькара Барки. Мир и спокойствие, вернувшиеся на карфагенскую землю, сильно омрачала горечь утраты заморского владения, и все понимали, что пробил час подвести итоги. По мнению Аппиана («Ибер.», 4), Гамилькара обвинили в том, что во время сицилийской кампании он надавал безответственных обещаний своим солдатам, в частности, сражавшимся под его началом кельтам, послужив тем самым косвенной причиной бунта. Ему грозил суд — вероятно, речь идет о Трибунале Ста или Ста Четырех; Аппиан, к сожалению, не дает точных данных. Однако Гамилькар сумел использовать свои связи с влиятельными карфагенскими кругами, популярными и в народе, и отвел от себя вздорные обвинения. Первым среди представителей этих кругов заслуживает упоминания Гасдрубал, с которым нам вскоре предстоит познакомиться поближе. В описываемое время он, судя по всему, только что успел жениться на второй дочери Гамилькара. Корнелий Непот утверждает («Гамилькар», III, 2), что по поводу этого брака в Карфагене распространился слух о необычайно тесной привязанности Гамилькара к красавцу Гасдрубалу; отзвук этого рассказа мы находим и у Тита Ливия (XXI, 2, 4). Мы повторяем этот слух исключительно ради того, чтобы подчеркнуть явно недоброжелательное отношение римского историка к карфагенскому полководцу. Гамилькар, заявляет Корнелий Непот, отдал Гасдрубалу руку своей дочери только потому, что хотел постоянно видеть его перед собой (по карфагенскому обычаю зять должен был жить в семье тестя). Римский историк пытается, правда, провести грань между собой и источником сплетен, повторяя, что злые языки никогда не отказывают себе в удовольствии очернить великого человека (maledici tanto viro deese non poterant), и все-таки он сам раздувал эту сплетню. Поскольку у Полибия мы не находим ни упоминания о суде над Гамилькаром, ни намека на его гомосексуальные склонности, современные исследователи приходят к мнению, что эта запоздалая клевета на человека, удостоившегося высочайшей оценки Катона Старшего (Плутарх, «Катон Старший», 8, 14), возникла под влиянием позднейшей римской историографии (W. Huss, 1985, р. 286), представленной в том числе Целием Антипатром (L. М. Hans-Gunther, 1991, p. 116). Очевидно, в русле все той же антибаркидской традиции следует рассматривать и утверждения Диодора Сицилийского (XXV, 8) о том, что после войны с наемниками, то есть как раз в то время, которое нас интересует — конец 238 — начало 237 года, — Гамилькар, используя бесчестно нажитое богатство, в том числе и военную добычу, собрал вокруг себя всякий карфагенский сброд, надеясь таким образом добиться дешевой популярности и надолго закрепить за собой пост главнокомандующего всей Ливией.
