Что касается среднего брата Ганнибала, то он в полном соответствии с планом, разработанным в Карфагене Советом старейшин, — обо всех деталях этого плана в Риме превосходно знали благодаря префекту сицилийского флота М. Валерию Мессале, организовавшему дерзкую вылазку в Утику и захватившему там несколько «языков», — собрал вокруг себя всех кельтиберов, каких смог, и двинулся к Пиренеям, надеясь пересечь их с запада. Выбор маршрута диктовался в первую очередь тем, что с востока подступы к Пиренеям тщательно охранялись римлянами, и в результате Гасдрубал затратил на дорогу гораздо больше времени, чем понадобилось Ганнибалу в 218 году. Кроме того, по пути он активно вербовал в свои ряды галлов, прослышавших о том, что карфагенский военачальник везет с собой огромные запасы золота (Тит Ливий, XXVII, 36, 2). Таким образом, лучшие месяцы 208 года Гасдрубал затратил на преодоление пути от Пиренеев до Альп, перевалить через которые он не рискнул до окончания зимы. В каком именно месте Гасдрубал совершил переход через Альпы, нам неизвестно. По словам Тита Ливия (XXVII, 39, 7) и Аппиана («Ганнибал», 52), он шел по следам своего брата. Думается все же, что историки в данном случае переоценили роль родственной привязанности, потому что Гасдрубала ничто не заставляло делать крюк, доставивший брату и его солдатам пять месяцев мучений. Более вероятно, и с этим согласны почти все новейшие исследователи (см., например, G. De Sanctis, 1917, p. 561), что он избрал маршрут, пролегавший через долину Друэнции (Дюране) и перевал Мон-Женевр, — ведь никаких препятствий на этом пути уже не существовало. В Риме, конечно, знали о приближении армии Гасдрубала, но помешать ему не могли. Сначала в римский сенат прибыли посланцы массилийцев, сообщившие, что пунийская армия добралась до Галлии. Сенаторы организовали наблюдение за передвижением карфагенян, вести которое им помогали все те же массилийцы. Таким образом, когда весной 207 года Гасдрубал с войском спустился в долину По, в Риме это восприняли как серьезную угрозу, но все-таки не как опасный сюрприз.
Смерть Марцелла (лето 208 года)
О том, что с другого конца Италии к нему на помощь спешит брат, знал, разумеется, и Ганнибал. После жесточайших утрат, список которых открыли Сиракузы, а продолжили Капуя в 211-м, Салапия в 210-м, Тарент в 209 годах, не говоря уже об Испании, в свое время послужившей базой и отправной точкой всего предприятия, появление в Италии Гасдрубала знаменовало собой возрождение надежды. Свою задачу Ганнибал видел в том, чтобы продержаться до подхода брата, не позволив запереть себя на калабрийском пятачке.
В начале лета 209 года, когда Тарент осадил Кв. Фабий Максим, консул в пятый раз, увенчанный титулом «принцепса сената», который ему отдали в ущерб другому «ветерану», Т. Манлию Торквату, Ганнибал сделал попытку отстоять город. Чтобы помешать ему в этом, главные римские военачальники решили разделить свои силы на три части: Фабий взял на себя шгурм Тарента; второй консул Кв. Фульвий Флакк намеревался задержать, насколько возможно, Ганнибала в Бруттии; наконец, проконсулу Марцеллу, остававшемуся на этой должности и после истечения срока полномочий, отводилась наиболее активная роль — не пустить карфагенского полководца к осажденному городу, навязав ему сражение. Между тем Ганнибал вступил в Апулию и добрался до Канузия, где принялся склонять местное население на свою сторону. Марцелл двинулся ему навстречу. В течение некоторого времени пунийская армия уходила от открытого столкновения, но наконец римлянин добился своего. Поначалу военная удача улыбалась карфагенянам, однако вскоре Марцеллу удалось взять верх и принудить Ганнибала к отступлению. Правда, преследовать противника он не стал, поскольку его собственная армия понесла слишком большие потери. Мало того, ему пришлось самому отступить к Венузии и провести здесь несколько месяцев, зализывая полученные раны. Что касается Ганнибала, то он, двигаясь форсированным маршем, поспешил к Таренту и вскоре достиг его. Увы, было уже слишком поздно: город сдался, пав жертвой не столько силы, сколько предательства и измены. В Таренте Фабий захватил добычу, почти не уступавшую богатством той, что тремя годами раньше досталась Риму после взятия Сиракуз. Для римской государственной казны, с трудом сводившей концы с концами, это был настоящий подарок. Карфагеняне отступили к Метапонту, откуда безуспешно пытались вызвать Фабия на бой. Консул испросил волю богов и получил неблагоприятный ответ (Тит Ливий, XXVII, 16, 12–16). На самом деле он чуял ловушку и не стал в нее соваться.
В отличие от римлян, постепенно распространявших свое господство над югом Италии и получивших возможность восстанавливать силы после каждой стычки, Ганнибал, независимо от того, выигрывал ли он очередной бой или расходился с противником «вничью», продолжал терять и территориальные завоевания, и людей. В начале 208 года в Риме решили, что пришла пора нанести карфагенянам последний, решающий удар и покончить с войной, которая тянулась уже одиннадцатый год. Все отчетливее начинала сказываться усталость от перенапряжения этих лет. Так, в предыдущем году 12 из 30 колоний, в том числе такие давние, как, например, Ардея, под предлогом полного разорения наотрез отказались платить подать и поставлять в армию солдат. Вот и теперь, едва начался 208 год, заволновалась Этрурия, готовая не сегодня-завтра взбунтоваться. Пришлось захватить заложников в Арретии (ныне Ареццо) и оставить в городе гарнизон под командованием бывшего консула Варрона, счастливо избежавшего резни под Каннами, а теперь служившего в ранге пропретора.
Вопреки недовольству определенных кругов, вызванному долгим бездействием Марцелла в Венузии, именно его избрали консулом — в четвертый в его жизни раз. Его коллегой стал Тит Квинтий Криспин, тотчас же двинувшийся в Бруттий, сменить Фульвия Флакка. Первым делом он попытался захватить город Локры, однако приближение армии Ганнибала вынудило его снять с города осаду и отправиться на воссоединение с войском Марцелла, покинувшего Венузию. Оба консула намеревались дать Ганнибалу решающий бой. Карфагенский полководец, направлявшийся к Локрам, вернулся с полпути и пошел им навстречу. Обе враждебные армии встретились на границе Апулии и Лукании, где-то между Венузией и Бантией (ныне Банци). Теперь их разделяло очень небольшое пространство, в том числе поросший лесом холм, на котором Ганнибал поспешил на всякий случай расположить крупный отряд нумидийской конницы, опасаясь ночных вылазок врага. И тут обоих консулов посетила одна и та же неосторожная мысль — лично провести разведку местности. Покинув свой лагерь в сопровождении более чем скромного эскорта, они тотчас же попали в засаду. Тяжелораненому Криспину с великим трудом удалось бежать, а вот Марцелл остался лежать на поле схватки, пронзенный копьем. Ганнибал, относившийся к этому своему противнику с большим уважением, велел похоронить его на месте гибели со всеми воинскими почестями.
Таким образом, задумав отомстить Ганнибалу за Канны, оба консула на самом деле добились того, что 208 год стал для Рима еще более несчастливым, чем был 216-й. Вскорости Криспин скончался от ран, следовательно, как подчеркивает Тит Ливий, Республика оказалась в беспрецедентном положении: оба ее консула погибли на поле боя. Марцеллу было тогда уже за шестьдесят, и мы хорошо понимаем недоумение Полибия (X, 32), когда он поражается, как столь опытный военачальник мог позволить себе такое легкомыслие. Ганнибал никогда не пустился бы на подобное безрассудство, добавляет греческий историк, совершенно забывая, что в свое время, осенью 219 года, наш герой также получил ранение под стенами Сагунта, рискнув слишком близко подойти к осажденному городу. Правда, Ганнибалу было тогда 27–28 лет. Злополучная гибель Марцелла ничуть не омрачила в памяти потомков образ этого человека. Для римлян он надолго остался выдающимся полководцем. Пусть он и не обладал особым гением стратега, зато отличался неимоверным упорством и боевитостью, позволившими ему успешно оборонять Кампанию в самые опасные моменты войны, затем осуществить захват Сиракуз и, наконец, действуя совместно с Фабием и Флакком, превратить всю Южную Италию в своего рода шагреневую кожу, на поверхности которой Ганнибал от года к году имел все меньше возможностей для маневра. Согласно традиции, идущей, возможно, от Посидония Апамейского и подхваченной Плутархом («Фабий», 19, 4; «Марцелл», 9, 7), в памяти потомков сложился лаконичный и выразительный образ этого человека: если Фабий служил Риму щитом, то Марцелл был его мечом. Что ж, теперь римлянам приходилось срочно подыскивать себе новый меч.
