Итак, к началу II века до н. э. Карфаген являл собой удивительный пример города, благополучно процветающего, но лишенного внешнеполитической независимости. Это означало, что, несмотря на все свои богатства, никаких перспектив на будущее в динамично развивавшемся эллинистическом мире у него не оставалось. Приблизительно веком раньше Александр запустил в действие могучий механизм политического завоевания мира, и теперь выяснилось, что истинным его наследником в этом деле предстояло сделаться римскому империализму. Ганнибалу хватало осведомленности и проницательности, чтобы это понять; сознавал он и то, что в исторически обозримое время именно его родине придется заплатить самую большую цену за развитие событий, которые он предчувствовал. Мог ли он в этих обстоятельствах удовольствоваться ролью правителя внешне благополучной, но побежденной державы? Неужели он не задумывался над возможностью вырвать Карфаген из этого болота «золотой посредственности»? Увы, даже если он и строил подобные планы, враги, окружавшие его дома и наблюдавшие за ним из Рима, не дали ему времени претворить их в жизнь. Они вынудили его вмешаться в схватку, разыгравшуюся на Востоке, где ему из ведущего актера пришлось превратиться в простого зрителя.
Глава VIII. Изгнание
Едва завершив войну с Ганнибалом, Рим обратил свои взоры к Востоку. 22 июня 217 года, то есть на следующий день после гибели Фламиния в битве при Тразименском озере, тогдашний правитель лагидского Египта Птолемей IV Филопатр в сражении при Рафии, что на юге Палестины, неподалеку от Газы, нанес поражение Антиоху III Сирийскому. Судя по всему, в Риме это событие прошло незамеченным. Между тем оно знаменовало собой начало весьма любопытного, хотя и краткого периода, отмеченного хрупким равновесием сил, которое установилось между тремя крупнейшими эллинистическими державами, появившимися на свет в результате распада империи Александра — Македонии, селевкидской Азии и лагидского Египта. Но вот прошло еще 15 лет, и теперь уже Рим больше не мог игнорировать существование Антиоха. Вытесненный к югу, Антиох начал постепенно усиливать свое влияние, применяя тактику, одним из современных исследователей удачно названную «расползанием» (Maurice Holleaux, 1957, p. 320). Следуя стопами Александра, он восстановил правление династии Селевкидов сначала в Армении, затем в Бактриане и в 205 году вернулся в Селевкию увенчанный ахеменидским титулом «Великого царя». Особенно яркое впечатление его успехи произвели в Греции, где его стали величать Антиохом Великим.
Между тем в Египте умер Птолемей Филопатор, а следом за ним скончалась, а скорее всего, была убита его жена и сестра Арсиноя. Лагидское царство досталось Птолемею V Эпифану, в то время 5-летнему ребенку. На самом деле власть захватил опекунский совет, возглавляемый стариком Сосибием и фаворитом покойного царя Агафоклом, человеком, в Египте крайне непопулярным. В дельте Нила отчетливо запахло мятежом. Первой отложилась Фиваида. Ослабление египетской империи, раскинувшейся от Киренаики до Палестины и протянувшей свои щупальца вдоль всего побережья Эгейского моря, захватив земли во Фракии, у берегов Киликии, острова Кипр, Фера (Киклады) и Самос, но раздробленной и лишенной внутреннего единства, не могло не раздразнить аппетитов Антиоха и Филиппа Македонского. Зимой 203/02 года они заключили соглашение с целью «оттяпать» в свою пользу по куску лагидского царства (Полибий, XV, 20). Антиох незамедлительно двинул свои войска в Палестину. Осада Газы задержала его на продолжительное время, однако самое позднее к 200–199 годам он уже полностью завладел Келесирией, занимавшей область Иорданской впадины, и Палестиной. Таким образом, город Тир — древняя финикийская метрополия и праматерь Карфагена — оказался в зоне его влияния. Не терял времени даром и Филипп. Он бросил свою армию на Фракию и дошел до города Калхедона, расположенного на реке Боспор, а на обратном пути занял остров Фасос. В следующем 201 году он захватил остров Самос и осадил остров Хиос. Вскоре ему пришлось вступить в схватку с объединенным флотом родосцев и Аттала Пергамского. Победу Филиппа, сумевшего захватить царский корабль, омрачало лишь то обстоятельство, что самому Атталу удалось бежать, и уже осенью того же 201 года он вместе с родосцами отправил в Рим посольство, доложившее об агрессии македонян в Эгейском море и проливах.
Рим вступает в войну против Филиппа
Римские сенаторы внимательно выслушали посланцев Родоса и Пергама. Однако с ответом они не торопились, отложив принятие решения до консульских выборов на 201 год, которые принесли победу Г. Аврелию Котте и П. Сульпицию Гальбе. В Риме прекрасно помнили, что именно Гальба, тогда проконсул, в 210 году сменил Левина на македонском фронте. Поэтому ни для кого не стало сюрпризом, что в результате «жеребьевки», как о том без тени улыбки сообщает Тит Ливий (XXXI, 6, 1)
[128], вновь избранный консул оказался наместником провинции Македония. Судя по всему, сенат уже решил вступать в войну, оставалось лишь подыскать благовидный предлог. Весной 201 года к Филиппу отправилась делегация, состоявшая из трех легатов, в том числе таких достаточно известных персон, как победитель битвы при Метавре Г. Клавдий Нерон и автор финикийского договора от 205 года П. Семпроний Тудитан. Третьим был молодой М. Эмилий Лепид. Легатам предстояло объявить Филиппу ультиматум с требованием отказаться от каких бы то ни было военных действий, направленных против греков, и согласиться на посредничество римлян в установлении ущерба, причиненного Родосу и Пергаму (Полибий, XVI, 34, 3–4). В конце концов встретиться с Филиппом пришлось самому молодому из посланцев, и состоялась эта встреча в конце лета 200 года в Абидосе, неподалеку от Пергама. Между тем центуриатные комиции, собранные в Риме под председательством консула Сульпиция Гальбы, немного поартачившись, проголосовали за войну
[129]. Об этом и объявил Филиппу Эмилий Лепид. Македонский царь возразил, что в конфликте с Родосом не был зачинщиком и ни в чем не нарушил ни одной из статей Финикийского договора 205 года. Но Рим объявил ему войну.
Не подлежит сомнению, что ни один шаг, предпринятый Римом, не имел для судеб мира той эпохи таких серьезных последствий, как его решение начать войну с Македонией. Новейшие историки немало поломали себе голову, подыскивая ему разумное объяснение. В самом деле, Филипп не только ни в чем не угрожал Риму, но и всячески избегал любых провокаций по его адресу. Но римляне, конечно, не забыли про его союз с Ганнибалом, заключенный в 215 году, и даже допуская, что он во многом остался на бумаге, продолжали видеть в Македонии заклятого врага. В этом отношении римского общественного мнения к Филиппу как к пугалу и кроется, очевидно, источник слухов, отголосок которых мы находим у Тита Ливия, говорившего об участии македонской фаланги в битве при Заме, разумеется, на стороне пунийской армии. Что же касается сирийско-македонского пакта, то хотя в Риме и понимали, что его ближайшей мишенью мог быть лишь лагидский Египет, но на всякий случай решили разделаться с потенциально опасной коалицией, наметив в качестве жертвы того из членов пакта, кто оказался «под рукой» (М. Holleaux, 1957, р. 341). И поставить Филиппа на место следовало не мешкая, пока он не почувствовал себя полновластным хозяином во всем Эгейском море. После падения Карфагена и триумфа Сципиона на Западе искателям славы делать было больше нечего, зато любителей лавровых венков ждал Восток. Думается, нет причин сомневаться, что в решении Рима вступить в войну существенную роль сыграли личные амбиции «восточного лобби» (Е. Badian, 1958, р. 66). Так или иначе, но исторически датой рождения римской политики империализма на Востоке тогдашнего мира стала именно «превентивная» война против Филиппа V Македонского (P. Veyne, 1975, pp. 838–839).
