Так, без формального объявления, фактически началась война, в которой Ганнибал так и не участвовал. Военный совет, принявший решение о вторжении в Фессалию, в конце концов отказался предоставить карфагенскому полководцу даже ту небольшую эскадру, которую ему первоначально обещали для проведения отвлекающей операции в Африке. «Благодарить» за унижение Ганнибалу следовало Фоанта, который упорно повторял Антиоху именно то, что тому больше всего хотелось слышать. Стоит сирийскому царю появиться в Греции, твердил ему этолиец, как все греки пойдут за ним, как пошли этолийцы. Уверенные речи Фоанта свидетельствовали лишь о том, что он очень плохо знал греков, существовавших хоть и разобщенно, но после Истмийских игр 196 года в большинстве своем смирившихся с дружбой, навязанной римлянами, а также о том, что он явно недооценивал значения Ахейского союза. Наконец, он совсем не знал римлян, которых успел прекрасно изучить Ганнибал, наверное, единственный из них, кто понимал: Рим, решивший все свои проблемы в Испании и частично решивший их в Цизальпинской Галлии, ни за что не оставит без ответа столь явный вызов себе, тем более что со стороны за развитием событий будет наблюдать нейтральный, но далеко не равнодушный зритель — Филипп Македонский.
Но Ганнибалу досталась роль если не простого зрителя, то, в лучшем случае, критика. Считая ошибочным весь стратегический план, он неодобрительно оценивал и главный тактический прием селевкидской армии — знаменитую македонскую фалангу, вступавшую в бой, ощерившись, словно еж иглами, шестиметровыми копьями-сариссами. При всей своей «непробиваемости» подобное построение отличалось статичностью и малой маневренностью. Как военный инструмент, македонская фаланга принадлежала прошлому, тогда как в настоящем — и Ганнибал с его 15-летним опытом сражений на полях Италии, Испании и Африки знал об этом лучше кого бы то ни было — использовалась совсем другая тактика, основанная на подвижности боевых соединений, на умении вклиниться в ряды противника, окружить его и взять в кольцо. Римляне, оказавшиеся достойными учениками карфагенского полководца, быстро освоили все эти приемы, которые с тех пор успешно использовали против самого «учителя». Сохранился анекдот, пересказанный Авлом Гелием («Аттические ночи», V, 5), известным любителем старины, который, к сожалению, не счел нужным указать источник, проливающий свет как на умонастроения Ганнибала, так и на его положение при дворе Антиоха. Как-то раз царь любезно пригласил своего гостя полюбоваться на учебные маневры своей армии, проходившие в чистом поле. Взору Ганнибала открылась действительно впечатляющая картина: огромное количество коней с сияющими на солнце золотыми и серебряными фалерами
[133], богато отделанные колесницы, верблюды и азиатские слоны — гигантские животные, куда огромнее тех, что использовались в пунийской армии, тащившие на спине башни, в которых прятались лучники… Селевкид, конечно, спросил у Ганнибала, как, по его мнению, достаточно ли всего этого для римлян, на что карфагенянин с дерзкой насмешкой отвечал, что, на его взгляд, как бы жадны ни были римляне, но такой военной добычи хватит даже им. Конечно, оценивая ответ Ганнибала, необходимо делать скидку на глубокую обиду человека, которого лишили привычной ему роли командира. Все же армию Антиоха никак нельзя было назвать опереточной (В. Bar-Kochva, 1976, pp. 94-103).
Но и первые победы, одержанные Антиохом, в частности взятие крепости Халкида осенью 192 года и захват острова Евбея, не поколебали скепсиса Ганнибала относительно военной стратегии царя. Зимой 192/91 года в Деметриаде собрался военный совет, и Ганнибал, которого до той поры явно оттирали в сторону, держал на нем речь. Содержание последней известно нам лишь в изложении Тита Ливия (XXXVI, 7), которым мы и вынуждены довольствоваться за неимением соответствующего текста Полибия. Итак, карфагенский полководец дал реальную оценку успехам сирийского царя, по его мнению, весьма скромным. В самом деле, кроме этолийцев в его лагерь перешли только евбейцы и беотийцы — народы, не имевшие собственной армии, да и те, как подозревал Ганнибал, с легкостью переметнутся к римлянам, стоит им пригрозить оружием. Он по-прежнему считал, что необходимо применить задуманный им план, слегка изменив его ввиду новых обстоятельств. Первостепенное значение он придавал достижению господствующего положения на море и призывал Антиоха усилить боевую мощь экспедиционного корпуса, явно недостаточную даже для выполнения тех скромных задач, которые перед ним стояли. Затем следовало как можно скорее нарастить военный флот и часть его бросить к острову Коркира, дабы преградить римлянам путь на Адриатику. Еще одну эскадру пустить к южному побережью Италии, чтобы, обогнув Сицилию, она обрушилась на Рим с запада. Наконец, Антиох, собрав в кулак все свои сухопутные войска, сосредоточит их на правом берегу Аоя, в нижнем течении реки, и тем самым отрежет римлян от Греции, так как именно с северо-запада иллирийского побережья открывается лучшая дорога на Грецию (P. Cabanes, 1976, р. 281). Читатель, возможно, помнит, что именно в этом районе в конце 199 года Филипп Македонский также пытался перекрыть подходы к Греции вначале Виллию Таппулу, а затем Фламинину. Осуществление подобного плана требовало огромного напряжения сил, мобилизации всех ресурсов, в том числе подготовки флота, но главным образом — времени. Антиох на данном этапе не располагал ни тем ни другим. Вот почему у нас вызывает серьезные сомнения достоверность рассказа Тита Ливия. С какой стати Ганнибал стал бы читать Антиоху лекцию по ведению войны и излагать план столь же блестящий, сколь и неосуществимый, как, впрочем, и предшествующий ему план, якобы предложенный весной 193 года? Мы полагаем, что Тит Ливий, а вслед за ним и вся римская историография преследовали вполне определенную цель: любой ценой, даже греша против истины, доказать, что Ганнибал был и оставался для Рима врагом номер один.
Добавим также, что, если верить Титу Ливию, Ганнибал настойчиво уговаривал Антиоха заключить союз с Филиппом, действуя где дипломатией, а где и силой, например, пригрозить вторжением Селевка, сына Антиоха, во владения македонян со стороны Фракии, то есть из восточных пределов. Что и говорить, союз с Филиппом Антиоху ни в коем случае не повредил бы, но ведь и царь, и Ганнибал не могли не знать, что тот давно уже отказался от роли нейтрального наблюдателя. В ноябре 192 года в Иллирию на всякий случай вошло войско претора М. Бебия Тамфила. Но римский военачальник быстро успокоился, когда Филипп первым сообщил ему о вступлении армии Антиоха в Фессалию и пообещал свою помощь. И сделал он это вовсе не потому, что, как уверяет нас Тит Ливий (XXXVI, 8), он не мог простить Антиоху, что Селевкид с почетом похоронил македонских воинов, четырьмя годами раньше погибших в битве при Киноскефалах
[134]. Просто от союза с Римом он ничего не терял, зато выигрывал многое.
Так что для формального объявления войны Риму не хватало сущего пустяка — официального предлога. Но за ним дело не стало. Неизвестно, что тому виной — опрометчивость или трезвый расчет, но только в конце осени 192 года один из ближайших помощников Антиоха, человек по имени Менипп, напал на римский гарнизон, стоявший в Делии, небольшом беотийском городке близ Танагры, и перебил три сотни римских солдат. Конечно, в принципе им там находиться не следовало, ибо еще в конце 196 года Фламинин пообещал убрать с этих земель все свои гарнизоны. Однако зло свершилось. Вопрос об объявлении войны Антиоху прошел срочное обсуждение в народных комициях, получил одобрение сената и немедленно перешел в стадию активных действий. Подготовкой к войне вплотную занялся один из консулов 191 года — Маний Ацилий Глабрион, назначенный наместником Греции, «новый человек» и друг Сципиона, пользовавшийся его покровительством с 201 года, когда он, в ту пору народный трибун, при поддержке еще одного трибуна, Кв. Минуция Терма (Н. Н. Scullard, 1951, р. 81), помог герою Африки взять верх над происками Корнелия Лентула, мечтавшего присвоить плоды чужой победы при Заме. Как и его покровитель, как и Фламинин, Глабрион считался истым приверженцем греческой культуры, на что в тогдашнем сенате уже начинали смотреть косо. Поэтому для пущей надежности военными трибунами в армию Глабриона были назначены сразу два консерватора — М. Порций Катон и Л. Валерий Флакк. Оба уже вместе избирались консулами в 195 году и так же дружно станут цензорами в 184-м (P. Grimal, 1975, р. 192).
