Обычный смартфон в наше время не может превратиться в ружье, но он обладает способностью производить своего рода выстрелы. Он может зафиксировать злоупотребления властью и предать их огласке. Он может объединить людей и расширить их возможности. И он может распространять правду. Вряд ли случайно недавно прошедшая по всему миру волна народных протестов совпала с повсеместным распространением смартфонов. Невинные фотографии, размещенные в социальных сетях, стали причиной многих нынешних политических скандалов.
Среди самых недавних жертв граждан со смартфонами – китайские чиновники, получившие прозвища «Братец Часы» и «Дядюшка Дом». Обоим этим низкопоставленным чиновникам было предъявлено обвинение в коррупции в результате моббинга через интернет. «Братец Часы» был уличен в ношении очень дорогих часов, причем стоимость некоторых из них превышала его годовую зарплату. «Дядюшка Дом», который возглавлял Бюро по управлению городским районом в южном городе провинции Гуанчжоу, был обвинен в коллекционировании недвижимости – всего в его собственности находилось двадцать два объекта. Оснащенные смартфонами граждане добились отставки обоих чиновников. В России репутация Русской православной церкви была подорвана, когда один блогер разместил в «Фейс-буке» фотографию, на которой патриарх носит дорогие часы. Репутация РПЦ пострадала еще больше, когда обнаружилось, что команда патриарха по связям с общественностью отретушировала фотографию, чтобы скрыть этот факт от общественности. В Сирии граждане, вооруженные смартфонами, запечатлели отвратительные массовые преступления, совершенные правящим режимом. В США смартфон записал знаменитый «комментарий о 47 процентах» губернатора Митта Ромни, возмутивший остальных американцев (и, хотелось бы надеяться, также некоторых из упомянутых 47 процентов).
Смартфон также можно использовать как персональный гражданский детектор лжи.
Избиратель в режиме реального времени может установить подлинность различных заявлений и утверждений, сделанных политиками, – от самых важных политических вопросов до частных анекдотов. Когда кандидат в вице-президенты от республиканцев Пол Райан сказал, что «плохо помнит» свой первый марафон – он заявил, что пробежал его за три часа, тогда как в реальности это заняло у него более четырех часов, – его «ошибка» мгновенно подорвала доверие к нему как кандидату. Это не означает, что политики больше не могут дурачить людей, но теперь они это делают, рискуя выставить самих себя дураками. Беспримерное влияние доискивающихся до истины веб-сайтов во время последней президентской кампании в США стало классической иллюстрацией способности смартфонов раскапывать правду или, по крайней мере, их претензии на эту способность.
Смартфон также дает гражданам возможность говорить и выражать свои взгляды и мнения. Они могут звонить, отправлять имейлы и твиты со своими суждениями и таким образом способствовать более широкому обсуждению политических вопросов в режиме реального времени.
Во время последних президентских выборов в Америке каждые из трех дебатов между двумя кандидатами собрали за время трансляции более семи миллионов твитов. Может быть, наша жизнь не стала более просвещенной, но она стала гораздо более увлекательной в эпоху «Твиттера».
Но, возможно, более важно то, что новые граждане могу т использовать свои смартфоны для проведения общественных акций и для коллективной защиты своих интересов. «Арабская весна» стала высшим проявлением власти граждан, вооруженных смартфонами, – власти, способной сбросить тиранов и творить историю. Смартфоны не могут никого убить или ранить, но благодаря им насилие теперь дорого обходится правительствам. В то же время «арабская весна» показала, что у власти смартфонов есть свои пределы. Человек со смартфоном никогда не знает, кто откликнется на его призыв к политическому действию. Он может иметь друзей в «Фейсбуке», но у него нет подлинного политического сообщества и политических лидеров. С помощью «Твиттера» можно организовать революцию, но нельзя обеспечить переходный период. Конечно, дело повернулось так, что исламистские политические партии, которые опирались на традиционные партийные структуры и четкую идеологию, одержали победу на постреволюционных выборах на Ближнем Востоке.
Сегодня человек со смартфоном в одной руке и незаполненным бюллетенем в другой стал символом состояния нашей демократии. Однако он или она не являются узнаваемыми представителями какого-то конкретного класса или этнической группы, и бюллетень в их руках еще не превратился в оружие. Мы не мечтаем о баррикадах, и у нас есть только смутные представления о том, кто наши «товарищи», а кто – враги. И бюллетень, и смартфон представляют собой инструменты контроля, а не инструменты выбора. В реальности избиратель со смартфоном опасается, что человек, за которого он или она отдали свой голос, будет служить лишь собственным корыстным интересам. Граждане со смартфонами не сталкиваются с жестким идеологическим выбором, который вставал перед их предшественниками. И хотя за последние десятилетия возможностей выбирать стало значительно больше, в политике дело обстоит противоположным образом. В прошлом для политически активных граждан смена партии или политического лагеря была немыслимым делом, чем-то вроде обращения в другую религию. Сегодня, напротив, это сделать так же просто, как пересечь границу между Францией и Германией, – по высокоскоростному шоссе без всякого паспортного контроля.
Так что же символизирует гражданин со смартфоном – власть, которую мы приобрели, или власть, которую мы потеряли? Стоит ли сожалеть об упадке идеологической политики или надо радоваться освобождению от ее бремени? И, наконец, можем ли мы поверить, что смартфон станет новым эффективным орудием для защиты наших прав?
Прозрачность как новая религия
Станет ли гражданин со смартфоном тем, кто сможет восстановить нашу веру в демократию и демократические институты? Я отношусь к этому скептически. Смартфоны могут облегчить нам контроль за политиками, но доверие имеет отношение к работе институтов, за которыми люди не могут непосредственно следить. Мы доверяем нашим семьям и друзьям не потому, что мы можем их контролировать. Возросшая способность людей контролировать своих представителей сама по себе не перерастет в доверие к демократии. Ленин когда-то верил, что «доверие – хорошо, а контроль – лучше», но ведь большевистский титан не прославился как создатель модели демократического управления. Вероятно, современный кризис доверия не так драматичен, как сообщают социологические опросы (и внушают сегодняшние публичные дебаты), но социолог Никлас Луман при этом утверждает, что доверие является «базовым фактом социальной жизни», без которого невозможно даже встать утром с кровати. Также очевидно, что возросшая способность граждан контролировать свои правительства не заставила больше доверять демократии. К сожалению, большинство инициатив, призванных восстановить гражданское доверие, в реальности пробуждают лишь демократию недоверия. Эта тенденция нигде так не очевидна, как в популярной сегодня одержимости прозрачностью.
Прозрачность стала новой политической религией, разделяемой большинством гражданских активистов и растущим числом демократических правительств. В движении за прозрачность воплотилась надежда на то, что комбинация новых технологий, общедоступной информации и нового гражданского активизма сможет эффективнее помогать людям контролировать их представителей во власти. Прозрачность становится столь заманчивой для различных групп граждан благодаря увлекательному предположению, что, когда люди «знают», они будут действовать и требовать своих прав.
