В том случае, когда исходящая от правительства информация рассчитана на немедленную публикацию, ее ценность в качестве информации уменьшается, зато увеличивается ее значение как инструмента манипуляции общественным мнением. Вспомним, как разговаривают в фильмах гангстеры, когда им известно, что их прослушивают. Они говорят простейшие, банальные вещи и в то же время обмениваются записками под столом. Так же точно ведет себя и правительство в эпоху прозрачности. Ту т возникает очевидный вопрос: почему увеличение потока информации не ведет к улучшению качества демократии? В своем исследовании практики изречения истины в Древней Греции Мишель Фуко подчеркивает, что правдивая речь не сводится к сообщению чего-то, что граждане не знали прежде. Парадоксальным образом, истина в политике – это то, что известно всем, но что мало кто решается высказать или хотя бы обратить на это внимание. Люди вряд ли нуждаются в дополнительных источниках, чтобы осознать растущее неравенство или дискриминацию мигрантов. Архивы WikiLeaks не дадут нам качественно нового знания об американской политике. Выступление становится политически значимым, если оратор заявляет о готовности рисковать, идти на конфликт с властями или своим сообществом, а не благодаря обнародованию неких «неизвестных» фактов. Для того чтобы блюсти истину, не нужно обладать всей полнотой информации. К изменениям в политике приводит не истина как таковая, но человек, осмелившийся ее произнести.
Прозрачность и антиполитика
«Можно быть уверенными, что в ближайшее время будет изобретено программное обеспечение, благодаря которому обман в политике станет абсолютно невозможным», – сказал мне однажды полушутя мой старый друг Скотт Карпентер, заместитель директора Google Ideas. Недавно Google создала проект Google Ideas – мозговой центр, цель которого в том, чтобы поставить технологии на службу гражданам. В течение многих лет политика была искусством говорить людям то, что они хотят услышать. Карпентер предположил, что в эпоху прозрачности это станет невозможным. Мой друг имел в виду, что новое программное обеспечение будет сохранять все высказывания, сделанные политиком по конкретному вопросу, так что, если он изменит свою позицию или начнет колебаться, избиратель сможет наказать его за оппортунизм. Мы также будем знать, с кем этот политик встречается, кто участвовал в его избирательной кампании, не заседают ли его жена или дети в совете директоров проправительственных компаний.
Прозрачность в этом случае борется не столько с секретностью, сколько с обманом и ложью. Обещание прозрачного общества ничем не отличается от обещания Машины Правды из научно-фантастических романов. Это мечта об обществе без лжи. Невозможно уничтожить лжецов, но можно ликвидировать ложь и ее развращающее влияние на общество. В растущей надежде, что прозрачность облагородит наши общества, вызывает тревогу нечто, на что еще век назад обратил внимание Т. С. Элиот: адвокаты прозрачности «мечтают о системе столь совершенной, что больше не нужно будет стараться быть хорошим». В этих мечтах правда достигается не путем совместного опыта, или стремления к общей цели, или конкретной этики, но является результатом совершенства институционального устройства. Вместо того чтобы поверить в саморегулирующуюся природу демократического общества, нам предлагают поверить в общество, которое не совершает ошибок.
Если некогда философы Просвещения пытались понять человека – его сердце, его ум, его страхи, – то новое поколение демократических реформаторов полностью утратило интерес к людям. В их мире институтов и стимулов изменение точки зрения является лишь признаком политического оппортунизма. Но не представляет ли изменение точки зрения самую суть демократической политики? Разве для проведения демократической политики постоянство важнее, чем готовность изменить свое мнение в связи с появлением новой информации или новых обстоятельств? Представьте, каким был бы мир, если бы Вудро Вильсон или Франклин Рузвельт не пересмотрели свои ранние заявления, что Америка будет сохранять нейтралитет. Первородный грех движения за прозрачность состоит именно в этом пренебрежении психологической сложностью демократической политики.
Зацикленное на прозрачности, реформаторское движение попало в ловушку, допустив, что достаточно знать, кто дает деньги политикам или с кем они встречаются за обедом, чтобы ясно представлять процесс принятия решения. Тот факт, что конгрессмен получил 50 тысяч долларов от подрядчика министерства обороны, сам по себе не означает, что именно это подношение определило его согласие на увеличение оборонного бюджета. Но в наш Век Прозрачности люди склонны навешивать ярлыки. «Назовите мне его спонсоров, и я объясню вам его политику» – вот достойная сожаления краткая формула, характеризующая современную политическую среду. Но политику нельзя сводить только к таким вещам. Все новые информационные и передовые цифровые технологии не помогают лучше понять демократическую политику. Скорее, такой подход грозит тем, что общественность начнет считать своих собственных представителей опасными преступниками, за которыми необходимо следить круглые сутки. Убежденность в том, что доверие зависит лишь от нашей способности контролировать политиков, пагубно влияет на настроение большинства наших талантливых сознательных граждан, которые приходят в ужас от одной мысли выдвинуть свою кандидатуру на государственный пост. Можно ли восстановить демократию, если относиться к политикам не как к национальным героям, но как к людям, которым нельзя доверять по определению?
«Если вы действительно хотите знать, куда катится мир, – писал философ и мастер детективного жанра Г. Честертон, – можно взять какой-нибудь заголовок или фразу из сегодняшней прессы, перевернуть ее, придав совершенно противоположный смысл, и посмотреть, не станет ли она от этого более осмысленной». Где же больше смысла в нашем случае? Поможет ли прозрачность восстановить доверие к демократическим институтам, или она сведет политику к простому управлению недоверием? Реформа демократии, ориентированная на достижение прозрачности, вовсе не является альтернативой демократии недоверия. Она не позволяет избавиться от нее, но, напротив, служит ей в качестве наилучшего оправдания. Она является следствием неспособности обычного избирателя что-то изменить и иметь осмысленный выбор в век, когда «нет никакой альтернативы». Она молчаливо соглашается с тем, что демократическая политика больше не имеет отношения к столкновению различных представлений о том, каким должно быть «хорошее общество», к конфликту интересов и ценностей. Это просто способ контроля за власть имущими. Но прозрачное принятие решений – не то же самое, что хороший политический режим. Прозрачность – это не симулякр общественного интереса. Прозрачность может быть одним из инструментов социальной реформы, но она не может быть целью и содержанием демократической реформы. Вопрос о способе принятия решения не сможет вытеснить более фундаментальный вопрос: что для общества является благом?
Выход и голос
«Иногда более счастлив тот, кого обманули, чем тот, кто никому не доверяет», – заметил любитель афоризмов Сэмюэл Джонсон. И он был прав, потому что общество недоверия – это общество беспомощных граждан. В начале этой книги я заявил, что открытое общество – это саморегулирующееся общество. Сегодня нас больше всего должна волновать растущая неспособность общества исправлять свои ошибки. Выдающийся экономист и социальный мыслитель Альберт Хиршман в своем классическом труде «Выход, голос и верность» утверждает, что существует два вида реакции на ухудшение работы или эффективности институтов: выход и голос. Перефразируя Хиршмана, «выход» – это отказ, обусловленный тем, что лучший товар или услуга могут быть предоставлены другой фирмой или организацией. Косвенно и непреднамеренно «выходом» можно вызвать ухудшение работы организации, чтобы добиться улучшения ее эффективности. «Голос» – это жалобы, петиции и протесты, цель которых в том, чтобы восстановить утраченное качество. Доступность «выхода» вредит «голосу», ведь по сравнению с «выходом» «голос» обходится гораздо дороже с точки зрения усилий и времени. Более того, для того чтобы быть эффективным, «голосу» необходима групповая акция и, следовательно, он сталкивается с хорошо известными организационными проблемами, в частности представительством и свободным членством.
