Впрочем, не обошлось и без деталей, которые теперешний Киш стеснялся признать в Кише давешнем.
— А помнишь, Киш, как ты читал стихи?
— Где? — испуганно спросил он.
— Да там же, в Ялте! В кафе «Антоша Чехонте»! Помнишь?
Снег ложится на ступени,
А ступеням всё равно.
Мчат к тебе мои олени,
Про тебя моё кино.
И на тротуары тоже
Целый день валится снег.
Если встретимся, то, может,
Не расстанемся вовек.
Я ищу тебя, друг нежный,
И, порой, схожу с ума:
До чего наш город — снежный,
До чего у нас — зима!
— Бог ты мой!.. — поразился Киш. — Я уж и забыл о его существовании!
— На улице жарища плюс тридцать, а ты им про зиму шпаришь!
— Марк, но откуда?.. Как?.. Ты же никогда не знал это стихотворение наизусть! Не мог знать! Ну, раз или два слышал, как я читал! Как?!
— По-видимому, знал, — как-то ревниво возразил Толяныч. — По-твоему, я вообще ничего уже не помню? А вот это твой хит:
Глядел на Глашу. Глазами хлопал.
Забыв про всё. Едва дыша.
Что за глаза! Нет, что за попа!
А там, в душе, — что за душа!
Да, я влюблён. Не в этом дело.
Сойдёт с ума, кто не дурак,
Плывёт бульваром такое тело
С душой такою, увидев как.
Тревожно сердцу от перегрузки,
И вдруг захочешь не умереть.
Боксёром быть. Учить французский.
И много денег всегда иметь.
Уста — коралл. И грудь что надо.
Ума — навалом. И доброты.
Всё это вовсе и не баллада.
А осознанье. Красоты.
— О Боже! — выдохнул Киш. — Какой ужас!
— Вспоминаешь? — не замечал его страданий Марк. — Здорово, Киш, здорово! Признавайся, старый ловелас, сколько девушек ты охмурил этим стишком?..
— Марк, это было здорово только тогда, — болезненно поморщился он, — сейчас уже не очень… Я всё же не могу взять в толк: как ты можешь помнить эти стихи? Это невероятно!
— Помню, как видишь, — Толяныч пожал плечами. — А вот ещё — тоже недурственное:
В глазах нет огня рокового,
И страстью не дышит чело.
Я спрашивал: что в ней такого?
И сам отвечал: ничего.
Обычное хрупкое тело,
Застенчивы дуги бровей…
Но я — что я только ни делал,
Лишь только б не думать о ней!
Часами сидел в интернете,
Смотрел телевизор, читал,
Бесцельно бродил по планете,
Пил водку и в космос летал.
Но снова таинственной силой…
— Марк!.. — взмолился Киш. — Может, хватит уже? Разве больше вспомнить нечего? Давай о чём-нибудь другом!
— «Часами сидел в интернете…», — с чувством повторил Марк. — Какие мы древние, Киш! Как быстро мы устарели! Мы ещё застали интернет! Как мы будем объяснять детям, что такое Паутина? Для них уже не будет разницы между «мышью» и деревянными счётами! Пещерный век!.. Да что детям! Теперешняя молодёжь в этом не коннектит! Эх!.. А помнишь, как…
Они допоздна вспоминали — приключения в студенческих общежитиях, гульбу на чьих-то дачах, квартирные концерты, поездки в Питер и сплавы на катамаранах по рекам Карелии. Аномальное освежение сектора памяти, ответственного за юность, дало Марку небывалое информационное преимущество. Он на глазах оживал: по-видимому, ему доставляло настоящее наслаждение обнаруживать новые перипетии юных лет, причём роль Киша вскоре свелась к вставлению реплик типа «Да ну!», «Точно-точно!», «Ещё бы!» в неудержимый монологТоляныча.
Они уговорили бутылку, основательно приложились ко второй, и уже за полночь Марка охватила блестящая идея: немедленно, прямо сейчас, ехать собирать всю старую гвардию — Жихаря, Поручика, Кукуя, Егорку, Пенча, Бука, Колпака, Нельзика, Тодрика, Белого Джи, братьев Гебанов, Шульца, Смолу, Гросмана, Гулечку, Куму, Фисена, Майкла, Гитиса, Гамзата, Злотника, Юнкера, Асечку Гусеву, Ниночку Божидарову, Леночку Гуляеву, Нату Новохатнюю, Снежану, Колю Анашкина, Вадика Бережного, Ксюшу Кирееву, Виталия и Раду, Хруста и Лильку, Зориных и Першиных, Викулю и Натика, Димку Лялина и Кристину, Казакову и Йорга, Йозефа и Анну, Лёху Поцелуева и Анфису Садыкову, Катюху и Миху, Марину Михееву и Марию Макееву, Саню Жеребцова, Траяна, Молдавана и первым делом праведника Шедевриуса — чтобы зажечь, как в старые добрые времена. Свистать всех наверх, словом. Киш еле уговорил его отложить это грандиозное мероприятие до завтра.
— Тогда до завтра! — скомандовал Марк и браво захрапел на кушетке.
Киш устало вытянулся в кресле. В голове стоял чугунный гул.
14. Звёздный час
Прежде чем заснуть, он попытался вспомнить, говорила ли ему что-нибудь о дементализованных Варвара — по работе она время от времени с ними сталкивалась. Но ничего такого на ум не приходило: по-видимому, тогда он был слишком погружён в свои дела, и, чего уж там, эта тема никогда не казалась ему приятной. Ещё он подумал, что вряд ли Марк перестал подозревать его, и, значит, завтра у них будет разговор по существу.
Но и сегодня они сделали немало: их совместный набег на прошлое вполне мог быть спонтанной импровизацией Толяныча, однако нельзя не признать, что у неё есть и чёткий прагматический смысл. Теперь их дружба обновилась воспоминаниями юности, и на этой укреплённой свежими эмоциями платформе Марк, надо думать, и предлагает строить дальнейшие отношения, по какую бы сторону баррикад оба ни находились. В этом Киш с ним мог только согласиться. Правда, он не чувствовал себя по какую-либо сторону баррикады, но, как знать, так ли уж он прав в своей уверенности. Возможно, подозрительность Толяныча — всего лишь временный послеоперационный симптом, когда всё и вся вызывают ощущение опасности. Но также не исключено, что Киш находится среди тех, кто вызывает у подсознания Марка тревожные эмоции. А это значит, что Марку известно (или было известно до дементализации) о Кише нечто такое, чего и сам Киш о себе не знает. И это может быть связано только с Прагой — с его, Киша, звёздным часом.
Звёздный час случился ранним утром, когда они с Варварой, укрывшись прихваченным у Огнешки клетчатым пледом, вышли из парка, где у них случилось в первый раз. Рассветный сумрак уже почти рассеялся, но на улицах по-прежнему было пустынно: город, выплеснув накануне огромный заряд энергии, казалось, решил спать дольше обычного. Они прошли уже полпути до Огнешки, когда почти у самого впадения узкого переулка в улицу произошло ЭТО. В воздухе послышалось слабое «A-а!», затем возник человек в коричневом кафтане и малиновом берете — падая вниз, он пытался бежать по воздуху, быстро перебирая худыми в коричневых лосинах ногами, но тяжёлый удар о брусчатку остановил его бег. Какую-то долю секунды пришелец стоял на ногах, но тут же, не выдержавши приземления, рухнул лицом вниз — так стремительно, что вытянутые вперёд, навстречу к ним двоим, руки не спасли от удара лицом о камни. Берет слетел с головы, открыв чёрные, с сильной проседью, длинные волосы, веером рассыпавшиеся по мостовой. Переулок заканчивался одноэтажными домами, и получалось, что человек упал с высоколетящего самолёта или из космоса, а точней говоря, из ниоткуда. И до него было семь-восемь шагов.
