— Ты сможешь лишь наблюдать, как она умирает, — напомнил ему Кастинагис.
Роджер повернулся к нему. Лицо парня было мрачным и решительным.
— Тогда именно это я и сделаю, — объявил он. — Я должен быть с Дейнси до конца. Я должен держать ее руку, когда буду говорить ей слова прощания.
— Ты рассуждаешь, как глупец! — закричал Кастинагис.
Роджер тоже хотел что-то крикнуть, но сил у парня не было. Он бормотал какие-то бессвязные слова, потом вдруг вскинул вверх руки и застонал. Ноги у Роджера подкосились, и он с рыданиями упал на колени. Оба монаха бросились к нему.
— Я позабочусь о том, чтобы ей там было хорошо, — пообещал настоятель Браумин.
— Ты останешься с нами. Со своими друзьями, — добавил Кастинагис.
Роджер задумался. Перед ним встало лицо его любимой. Дейнси, его дорогая Дейнси, женщина, которую он искренне любил, сейчас лежала, дрожа в лихорадке, и звала его.
Роджер Не-Запрешь ни за что не оставит ее одну.
— Нет! — прорычал Роджер и стал упрямо подыматься на ноги. — Если вы не можете мне помочь, я найду тех, кто сможет.
— Таких нет, — тихо и печально возразил Браумин. — Никого.
— Тогда я останусь рядом с ней, — резко выкрикнул Роджер. — До самого конца.
Кастинагис хотел было что-то сказать, но жест настоятеля Браумина остановил монаха. Им не впервой видеть такое. Точно так же вела себя тогда Джилсепони. Ничего удивительного: тот, кто не принадлежит к церкви, не способен преодолеть сиюминутную боль.
Роджер зашагал к сторожевому домику, но внезапно остановился и снова повернулся к монахам.
— Я хочу жениться на ней. Так, как положено, перед лицом Бога, — сказал он.
По всему было видно, что эта мысль появилась в голове Роджера прямо сейчас.
— Нам нельзя пускать ее в монастырь, — сказал брат Кастинагис.
— Ты можешь совершить церемонию, не выходя за цветочный кордон? — спросил у Браумина Роджер.
Роджер пристально смотрел на своего друга.
Кастинагис тоже смотрел на Браумина.
— Я бы предпочел, чтобы ты не возвращался к ней, — сказал настоятель Сент-Прешес. — Ты просишь меня освятить союз, который не просуществует и до конца лета.
— Я прошу тебя подтвердить нашу любовь перед лицом Бога как священную любовь, потому что она такая и есть, — поправил его Роджер. — Можешь ты хоть этим мне помочь?
Настоятель Браумин ответил не сразу.
— Если бы я верил, что существует хотя бы ничтожный шанс отговорить тебя от всего этого! — воскликнул он. — Но раз ты столь решительно настроен оставаться возле своей подруги, тогда пусть лучше ваш союз будет освящен Богом. Иди и приведи ее к цветочному кордону. Но торопись, пока я не передумал.
Не успел Браумин договорить, как Роджера уже след простыл.
ГЛАВА 34
РАССЕРЖЕННЫЕ ОВЦЫ
— Остановись! — предостерегающе крикнул Фрэнсис разгневанному человеку с обезумевшими, налитыми кровью глазами и заметными розовыми пятнами на руках. Монах встал, загораживая ему дорогу к цветочному кордону и воротам Санта-Мир-Абель. Фрэнсис прекрасно понимал, что монахи, стоявшие на стене и державшие в руках арбалеты и камни, убьют этого несчастного, едва он пересечет границу. — Даже не надейся… — Фрэнсис попытался остановить его, но тот ничего не хотел слушать.
Он явился сюда прямо от погребального костра. У него на глазах только что сожгли тело его единственного сына. Словно разъяренный бык, человек двинулся вперед и замахнулся своей здоровенной ручищей.
Удар, естественно, предназначался Фрэнсису, но монах, хорошо владевший воинским искусством, пригнул голову и, схватив занесенную над ним руку, с силой дернул ее вниз. Потом, сделав всего лишь шаг и повернувшись, он оказался за спиной нападавшего. Прежде чем ослепленный яростью крестьянин сообразил, что к чему, Фрэнсис заломил ему правую руку за спину, а своей левой рукой обхватил его шею. Невзирая на свою силу и бурлящий гнев великан был не в состоянии что-либо сделать.
Он все-таки попытался вырваться. Тогда Фрэнсис подставил ему подножку, и они оба тяжело повалились на землю. Крестьянин упал лицом вниз, а Фрэнсис оказался на нем.
— Убью вас всех! — рычал отец умершего ребенка. — Всех поубиваю! Я вам… Я…
Внезапно его голос дрогнул, и он зарыдал.
— Я понимаю, — сочувственно прошептал Фрэнсис. — Твой сын… Мне понятно твое горе.
— Откуда тебе знать, что такое горе? — послышалось сзади.
— Да что вообще ты и твои вонючие дружки знают? — раздался другой сердитый голос.
Кто-то сильно ударил Фрэнсиса ногой в поясницу.
Потом они навалились на него. Их было только двое, но вокруг стояла целая толпа, подбадривавшая их криками. Эти двое оторвали Фрэнсиса от рыдающего великана и грубо поставили на ноги. И хотя монах попытался отбиться, ударив одного кулаком, а другого — ногой в голень, он понимал, что ему не вырваться. В толпе найдется немало пособников.
— Убейте его! — послышалось из толпы. — Смерть им всем!
Жертвы чумы угрожающе окружили Фрэнсиса и… расступились. К нему, плюясь и ругаясь, пробилась Мери Каузенфед. Когда кто-то выкрикнул еще одну угрозу в адрес Фрэнсиса, женщина с размаха ударила его по лицу.
— Вы никак все с ума посходили? — гневно воскликнула она. — Он пришел к нам добровольно, совсем здоровым! Он каждый день помогает нам! А вы бы, каждый из нас, стали добровольно помогать больным, если бы чума вас не пометила? С кем я связалась? С толпой идиотов? Додумались, напасть на бедного брата Фрэнсиса!
Толпа затихла. Люди переглядывались, не зная, как вести себя дальше.
Фрэнсиса отпустили.
— Эй, а Мери-то права, — сказал один из тех, кто схватил Фрэнсиса.
— Этого монаха и впрямь не за что бить, — отозвался другой и с угрожающим видом повернулся в сторону Санта-Мир-Абель.
— А вот тех… — прорычал он, и в толпе вновь вспыхнула ярость.
Отец умершего ребенка поднялся на ноги, потрясая кулаками в сторону стены, где стояли монахи.
Фрэнсис снова вырвался вперед.
— У них арбалеты и магические камни! — умоляюще взывал он. — Монахи убьют вас прежде, чем вы доберетесь до стены. Вы только посмотрите! Как вы рассчитываете забраться на стену? Или вы думаете, что ее можно разрушить голыми руками? Уверяю вас, даже целый табун тогайранских пони не сможет протаранить монастырские ворота!
Его доводов вполне хватило бы, чтобы любой рассудительный человек отказался от невыполнимой затеи проникнуть в монастырь. Но едва ли слушавшие Фрэнсиса сохранили способность рассуждать. Они потеряли все. Ими двигали лишь боль и отчаяние, и потому слова Фрэнсиса они пропускали мимо ушей.
