Лиам хотел было поднести свою к губам, но Мидалис удержал его.
Андаканавар протянул руку к гостям.
— Нам ведь вроде предстоит разделаться с горсткой гоблинов, не так ли? — спросил рейнджер.
Мидалис воспользовался шансом. Он поднял свою кружку над головой. Немного эля выплеснулось на Андаканавара, но тот не обратил на это внимания.
— За смерть гоблинов! — прокричал принц.
Андаканавар шумно чокнулся с Мидалисом. Они оба смотрели на Лиама, который поспешил присоединиться. Собравшиеся подхватили:
— За смерть гоблинов!
Андаканавар осушил свою кружку, а Лиам — свою. Никто в Хонсе-Бире не мог перепить уроженцев Вангарда. Мидалис не умел пить с такой скоростью, и в его кружке еще оставался эль, когда ее наполнили снова.
— Пейте вволю, друзья мои, — сказал Андаканавар.
— Но не забывая меру, — ответил Мидалис. — У нас важное дело.
Андаканавар кивнул.
— Мои соплеменники хотят знать, что у вас на самом деле за душой, — объяснил он. — Когда вы выпьете достаточно кружек, эль сделает ваши языки правдивыми, и тогда мы увидим, действительно ли можно заключить с вами дружественный союз.
Мидалис взвесил услышанное и бросил быстрый взгляд на своего друга. К ним подбежали юные альпинадорцы, почти мальчики, держа в руках кожаные мехи, в которых булькал эль. Кружки гостей наполнились вновь.
— А это Брунхельд, предводитель Тол Хенгора, — пояснил Андаканавар.
Он указал на человека внушительного вида, белые волосы которого украшали перья и иные предметы. Лицо Брунхельда было суровым, с мощной квадратной нижнею челюстью. Мидалису подумалось: если ударить в такую челюсть, то пострадает не челюсть, а рука. Глаза у предводителя были типично альпинадорские: синие, пылающие внутренним огнем.
— Они ваши ближайшие соседи, — продолжал Андаканавар. — Причем уже давно: до того, как вы двое успели подружиться.
По выражению лица Брунхельда Мидалис не мог заключить, согласен ли он с утверждением рейнджера. Однако грозный предводитель слегка кивнул и выставил свою кружку, предлагая Мидалису чокнуться с ним. Лиам хотел было присоединиться, но свирепый блеск глаз Брунхельда заставил его сникнуть.
— В чем дело? — резко спросил Мидалис.
Брунхельд с любопытством посмотрел на него, затем повернулся к Андаканавару.
— Мы встретились как друзья, — продолжал Мидалис. — Многие годы наши народы редко встречались, и еще реже эти встречи бывали дружественными.
— И ты обвиняешь в этом мой народ? — загремел в ответ Брунхельд.
Все альпинадорские воины зашумели. Несчастному Лиаму показалось, будто он растаял в этом гуле.
Мидалис не сводил глаз с Брунхельда.
— Обвиняю? — усмехнувшись, повторил он. — Я пришел сюда не за тем, чтобы кого-либо обвинять. Не будем ворошить прошлое. Чтобы рассуждать о наших былых столкновениях, надо учитывать их обстоятельства. Нет, — продолжал он, видя, как взгляд Брунхельда несколько смягчился, — я пришел не обвинять и не возлагать вину на свои плечи. Я принимаю то, что было, и надеюсь, что мы сможем извлечь из прошлого уроки и сделать так, чтобы оно не повторилось. Любезный Брунхельд, если вторжение армии демона-дракона принесет нашим народам взаимопонимание и сделает их союзниками, что ж, значит, в этих мрачных событиях есть и своя светлая сторона. Слишком долго между нашими народами происходили столкновения, губительные и для вас, и для нас. И пусть этот вечер Хенгорота заново объединит нас во имя общего блага.
Закончив говорить, Мидалис высоко поднял свою кружку.
Брунхельд и остальные альпинадорцы никак не подозревали, что Мидалис знает название их питейного праздника. Это явно застало их врасплох. Воцарилось долгое, томительное молчание. Брунхельд переглянулся с Андаканаваром, затем остановил свой взгляд на Мидалисе. В шатре было совсем тихо; затаив дыхание, альпинадорцы ожидали ответа Брунхельда.
Предводитель шумно чокнулся с Мидалисом.
— Вряд ли можно найти более подходящего общего врага, чем вонючие гоблины! — загремел Брунхельд.
Предводитель издал громогласный боевой клич, подхваченный тремя сотнями глоток, клич, исполненный возбуждения и ярости. От боевого пыла и самого этого клича у Лиама подкосились колени. Принц Мидалис, посмотрев на друга, понял, что у них общие мысли. Оба были рады приобрести таких союзников, как альпинадорцы.
Утром принцу предстояло вести свое войско в бой, однако они с Лиамом еще долго пробыли в шатре. До тех пор, пока Брунхельд не заставил их выпить не менее дюжины кружек эля, он не отпустил новых союзников.
— Даже не знаю, что лучше: дружить с ними или враждовать, — заметил Лиам на обратном пути через лес.
Оба всадника были изрядно пьяны и с трудом держались в седле.
— Завтра у меня голова затрещит еще до того, как по ней ударит палица гоблина, — с усмешкой добавил он.
— Им всем завтра будет не лучше, чем нам: головы раскалываются, языки не слушаются, — согласился Мидалис. — Впрочем, это лишь придаст альпинадорцам свирепости.
От одной мысли об этом по спине Лиама пробежал холодок.
Неожиданно Мидалис остановился, и на лице у него появилось странное выражение.
— Что случилось? — спросил Лиам.
Мидалис поднял руку, прося друга подождать. У него возникло ощущение, схожее с тем, что посетило его прошлой ночью: молчаливый крик души о помощи. Принц понял: настоятель Агронгерр с помощью гематита пытается послать ему свой призыв. То было не словесное послание, а некое чувство, ощущение необходимости, и не более. Мидалис напряг всю свою волю, пытаясь ответить на призыв. Он надеялся, что дух Агронгерра, который сейчас парил над ним, сумеет воспринять ответ.
— Утром, — вслух произнес принц.
Он не знал, как действует магия самоцветов, и не был уверен, сумеет ли настоятель, находящийся в духе, услышать эти слова.
— Утром мы выступим против гоблинов, — повторил Мидалис.
— Как и договаривались, — ответил ошеломленный Лиам, но принц вновь сделал жест, призывая друга молчать.
Однако ощущение померкло, связь оборвалась, и Мидалису оставалось лишь надеяться, что настоятель услышал его слова.
— Это было Агронгерр, — пояснил он Лиаму. — Он опять приходил ко мне.
Встревоженный Лиам схватил его за руку.
— Снова магия? — спросил он. Мидалис кивнул.
— Интересно, что наши новые альпинадорские друзья подумают о монахах и их магии? — спросил принц.
Хотя монахи и считали магические самоцветы Божьим даром, альпинадорцы совершенно не доверяли силе камней и даже говорили о монашеской магии как о деяниях Феннерлоки — божества, олицетворяющего зло.
