— Кто она такая? — спросил Акунин.
— Моникэ? Она притворщик. Подобные люди крайне редки. Это особая форма альбинизма, предельная степень мутации. Пигментация у притворщиков отсутствует столь всецело, что они становятся живыми зеркалами, способными принимать любой облик. Это очень полезно. Моникэ проследила за вашим приятелем Сайскиндом, когда он приходил к вам утром, и скопировала его. О, капитан Акунин, видели бы вы выражение своего лица.
— Вы следили за мной?
— Конечно, — ответил Ревок. — Вы создали слишком много суеты. Это просто безумие, пытаться встретиться с главным управляющим. Так дела не делаются, Акунин. Подобное недопустимо. Трайс в бешенстве.
— В этом я не сомневаюсь, — произнес Акунин, собирая остатки самообладания. — Он управляет субсектором. Я управляю кораблем. Я мелкая пташка. И понимаю это. И я, и остальные капитаны, согласно контракту, — только пешки в его большой игре. Мы делаем всю тяжелую работу и получаем за это деньги — хорошие деньги, чего уж тут говорить. Предполагается, что мы будем заниматься своим делом, оставаясь в тени.
— Замечательно, вы сами все замечательно разъяснили, — произнес Ревок. — И раз уж зашла об этом речь…
Акунин посмотрел Ревоку прямо в глаза.
— Я настоял на встрече, потому что мне известно кое-что, что может быть напрямую связано с попыткой покушения на жизнь главного управляющего. У нас общая проблема. Все дело находится под угрозой.
— В самом деле? Почему же?
— Гидеон Рейвенор все еще жив. И у меня есть все причины полагать, что он находится здесь, на Юстисе Майорис.
Торос Ревок в течение долгого времени молча смотрел на Акунина.
— У вас есть доказательства?
— Да.
— Я хочу их увидеть. Немедленно.
Глава двадцать первая
Она звонила уже в третий раз за это утро. Звонок проходил, но ответом была только записанная на автоответчик фраза — «оставьте свое сообщение». И уже третий раз она этого не сделала.
В доме было тихо, если не считать тиканья многочисленных хронов и часов, которые годами собирал ее дядя. Мауд Плайтон мерила шагами темный дом, волнуясь и тревожась.
Услышав музыку, она застыла на месте. Внезапный аккорд в четыре пальца, переход и бодрый мотив. Звуки доносились из гостиной.
Дядя Волерин сидел за спинетом, играя по памяти одну из багателей
[22] Стерамона. Плайтон постояла в дверях, наблюдая за ним, и на глаза ее навернулись слезы. Ее дядя поступал так раз в несколько недель. Иногда, будто солнце, выглянувшее из-за сплошных облаков, к нему возвращалась ясность сознания, и он садился играть. Затем снова набегали тучи. Проблески становились все более редкими.
Волерин прекратил играть.
— Энид? — позвал он.
Энид была частной сиделкой и должна была прийти только к трем часам.
— Нет, дядя Волли, это я, — произнесла Плайтон, заходя в комнату. — Не останавливайся.
Волерин пробренькал еще несколько нот и посмотрел на Плайтон. Затем сжал руку племянницы.
— Мауд. А я-то думал, что ты Энид, — сказал он.
— Нет, это я, — произнесла Мауд, понимая, что в любой момент сознание ее дяди снова может уплыть.
— Как твои дела? — спросил он.
— Проблемы, — ответила она.
— Что за проблемы? — поинтересовался Волерин. — Наверняка какие-то вопросы, связанные с делами Магистратума?
Она печально улыбнулась.
— Да, дядя Волли. Неприятности в отделе. Тебе это будет неинтересно.
— Неужели? — произнес он, отпуская ее руку. Он сыграл несколько протяжных аккордов.
— Клавикорд расстроился, — сказал он. — Вот, верхнее ре несколько фальшивит. — Он несколько раз постучал по клавише. — Я не так часто играю теперь, верно?
— Не так часто, как раньше, — ответила она Волерин посмотрел на нее. Его лицо было мрачным.
— Я все знаю, Мауд, — сказал он.
— Дядя Волли?
— Знаю. В такие мгновения я понимаю, что со мной. Я угасаю. Не всегда в себе. У меня пробелы в памяти. Эти долгие… разрывы. Я не помню. Это очень грустно. Я знаю, что ты офицер Магистратума. Знаю, что ты живешь со мной уже какое-то время. Но я понятия не имею, сколько тебе лет или что случилось вчера. Знаю, что у меня есть сиделка. Если не ошибаюсь, ее зовут Энид? А раз за мной присматривает сиделка, значит, я болен.
— Дядя…
— Это очень грустно. Очень. — Он замолк, а потом снова посмотрел на нее. — Что я там только что говорил, Энид?
— Мауд, дядя Волли. Я Мауд.
— О да. Совсем старый стал. Мауд. Детка, как же ты выросла. Как твои дела? Нашла работу, дорогуша? А парень на примете есть?
Плайтон вздохнула.
— Дядя Волли, мне надо будет уйти на какое-то время. Энид будет здесь где-то через час. С тобой все будет в порядке?
— Энид?
— Сиделка.
— А, она. Да, да, все будет хорошо.
Плайтон пошла к двери, вытирая глаза рукавом. Неожиданно у нее за спиной снова заиграл спинет. Кроникарский вальс.
— Дядя Волли?
— Я помню, — не оглядываясь, произнес он. — Так много и в то же время так мало. Это очень тяжело. Одно я знаю точно, когда приходят моменты ясности, их надо использовать. Вот как теперь. Не уверен, представится ли мне возможность когда-нибудь поиграть снова, поэтому лучше заняться этим прямо сейчас. Пользуйся моментом. Лови момент. Никогда не знаешь, насколько мрачным все может оказаться потом.
— Хороший совет, дядя Волли, — сказала она.
— Мне тоже так кажется, — произнес он. — Делай что можешь, пока еще можешь. Иначе…
Мауд оглянулась. Музыка стихла.
— Дядя?
— Верхнее ре. Тебе не кажется, что оно звучит несколько фальшиво? — Он постучал по клавише. — Чуть фальшивит, да, Энид? Чуть фальшивит?
— Да, дядя Волерин, — произнесла Плайтон.
Выходя из дома и направляясь к остановке, она слышала, как он снова и снова бьет по клавише.
— Ой! Это ты, — произнес Лимбвол, открывая дверь.
— Да. Привет, — сказала Плайтон. — Красивое платье. Может, впустишь меня?
— Что ты здесь делаешь? — спросил Лимбвол, застенчиво теребя свой потертый домашний халат.
— Я проехала через весь Е, чтобы поговорить. Можно войти?
Лимбвол заколебался, но потом неохотно впустил ее внутрь своей тесной квартирки. На его лице красовались уродливые синяки, оставленные два дня назад кулаками маршалов из внутренних расследований. Он выглядел испуганным.
