И тут, прежде чем кто-то из нас успел что-либо сказать, заросли зашуршали и стайка птичек вырвалась из подлеска. Мы подпрыгнули, как перепуганные кролики.
На краю лощины стояла Никки и стискивала руль своего велосипеда. Мне почему-то показалось, что она уже давно там стоит.
Она оглядела нас:
— Ну и что вы расселись? Мы будем строить халабуду или как?
Впятером мы с ней быстро разделались. Получилось просто потрясно. Халабуда была такая огромная, что мы все смогли в ней поместиться, пусть и приходилось немного нагибаться. Мы даже соорудили дверь из веток с листьями, чтобы закрыть вход. Это была лучшая халабуда из всех, которые вам доводилось видеть, — только пока не подойдешь поближе и не рассмотришь ее как следует. Мы сидели снаружи, скрестив ноги, как индейцы. Нам было жарко, мы были исцарапаны до крови, но счастливы. И голодны. Поэтому решили достать наши сэндвичи.
Никки не заговаривала о вечеринке, и я тоже помалкивал. Мы просто вели себя как обычно. В детстве всегда так. Легко получается отпускать и прощать. Но с возрастом это становится все труднее.
— Папа дал тебе сэндвичи? — спросил Толстяк Гав у Никки.
— Он не знает, что я здесь. Я сбежала.
— На, держи, — сказал Хоппо, вынул из оберточной бумаги с логотипом клининговой фирмы пару сэндвичей с сыром и протянул их Никки.
Вообще-то мне нравился Хоппо, но в ту минуту я его ненавидел, потому что он меня опередил.
— Тогда возьми и мой банан, — добавил Толстяк Гав. — Я их не очень-то люблю.
— И мой сок, — быстро вставил я, не желая оставаться в стороне.
Железный Майки вгрызся в свой бутерброд с арахисовым маслом. Он ничего предлагать не стал.
— Спасибо, — сказала Никки, покачав головой. — Но мне уже пора. Папа заметит, если я не вернусь к ланчу.
— Но мы же только закончили строительство! — возразил я.
— Простите. Я не могу остаться.
Она залезла рукой под футболку и помассировала плечо. Только тогда я заметил на нем гигантский синяк.
— Что с твоим плечом?
Она быстро опустила рукав.
— Да ничего. Ударилась об дверь. — Она торопливо встала. — Мне пора.
Я тоже встал.
— Это все из-за той вечеринки? — спросил я.
Она пожала плечами:
— Папа все еще злится. Но скоро это пройдет.
— Мне жаль, — сказал я.
— Да ладно, не стоит. Он это заслужил.
Я хотел сказать еще что-нибудь, но не знал что. Я открыл было рот, и тут что-то прилетело мне прямо в голову. Вспышка боли, и мир покачнулся у меня перед глазами. Ноги подкосились, и я упал на колени, схватившись за макушку. Пальцы угодили во что-то липкое и влажное.
И снова что-то просвистело в воздухе, чудом промазав мимо Никки. Она взвизгнула и пригнулась. А затем третий камень врезался в землю между Хоппо и Железным Майки. Арахисовое масло и куски хлеба брызнули во все стороны. Ребята завопили и бросились в лес.
На нас обрушился целый град из камней и кусков кирпича. Я слышал крики и улюлюканье на верхушке лощины. Вскинув голову, я различил там три фигуры старших мальчишек. Двое — с темными волосами. Один — выше других, блондин. Я тут же понял, кто это: брат Железного Майки, Шон, и его приятели Дункан и Кит. Толстяк Гав схватил меня за предплечье.
— Ты цел?
У меня кружилась голова, меня мутило. Но я все равно кивнул. Он оттащил меня под деревья.
— Давай в укрытие.
Железный Майки рывком обернулся и заорал:
— Отвяжись, Шон!
— Отвязысь-отвязысь! — передразнил его тоненьким девчачьим голосом высокий блондин — его брат. — А то что? Заплачешь? Побежишь жаловаться мамочке?
— Может, и так!
— Ну да. Посмотрим, как у тебя это получится со сломанным носом, говноед! — заорал Дункан.
— Это наша территория! — добавил Шон.
— Лес вам не принадлежит! — заорал в ответ Толстяк Гав.
— Да? Тогда, может, подеремся за него и узнаем?
— Черт, — пробормотал Толстяк Гав.
— Все! За ними! — крикнул Кит, и они сбежали вниз, продолжая осыпать нас каменными снарядами. Очередной кусок камня со свистом пролетел мимо нас и с грохотом врезался в велосипед Никки.
— Это мой велик, придурки! — вскрикнула она.
— Эй, это же Медянка!
— Медянка, а там у тебя тоже все рыжее?
— Пошли к черту, педики!
— Вот сучка!
Кусок камня пробил стену нашей халабуды и ударил ее по плечу. Она взвизгнула и чуть не упала.
Во мне вскипела злость. Девочек нельзя бить! Нельзя швыряться в девочек кирпичами!
Я вскочил на ноги и вырвался из укрытия. Схватил с земли самый тяжелый камень, какой только смог найти, и со всей дури запустил в сторону вершины склона.
Если бы камень сам по себе не был таким тяжелым и если бы Шон не спустился уже до середины, а остался наверху, тогда я, скорее всего, промазал бы.
Но вместо этого я услышал вопль. Не насмешливый крик, нет. Это был крик боли.
— Черт! Мой глаз! Он, мать его, в гребаный глаз мне дал!
Повисла пауза. Это был один из тех моментов, когда время как будто замирает. Толстяк Гав, Хоппо, Железный Майки, Никки и я — мы просто стояли и таращились друг на друга.
— Вы, мелкие засранцы! — заорал один из наших обидчиков. — Вы за это ответите!
— Надо выбираться, — пробормотал Хоппо.
Мы ринулись к велосипедам. Я уже слышал треск веток и тяжелое дыхание — банда ринулась вниз по склону. Это было не так-то просто. Но мы находились в невыгодном положении, потому что ровная дорога лежала далеко и нужно было вручную тащить велосипеды по лесу. Я слышал шорох и ругань за нашими спинами. Совсем рядом. Я старался не отставать. Хоппо и Железный Майки вырвались вперед, Никки тоже. Толстяк Гав оказался удивительно проворным для такого жирдяя и давно меня опередил. И пусть я был самым длинноногим из них, но при этом безнадежно неуклюжим и бегал как чёрт-те что. Я вдруг смутно припомнил папину старую шутку про «обогнать льва»: «Не важно, сможешь ли ты обогнать льва, — главное, обогнать самого медленного из остальных бегущих». К сожалению, сейчас самым медленным оказался именно я.
Мы вырвались из лесного полумрака на яркое солнце и ровную дорогу. Отсюда уже виднелся перелаз. Я оглянулся. Шон тоже выбежал из лесу. Его левое веко покраснело и распухло. Кровь текла по его щеке. Но это ни капельки его не замедлило, наоборот, похоже, злость и боль придали ему сил.
— Я тебя прикончу, ублюдок! — взревел он.
Я отвернулся, мое сердце колотилось так, словно могло вот-вот взорваться. В голове стучало. Пот катился по лбу и жег глаза.
