— Я ничего ему не говорил, — заскулил Железный Майки. — Наверное, он сам узнал. В смысле, вспомните: мы же рисовали их повсюду. Наверное, он просто увидел и все.
Он лгал, конечно, но мне было плевать, как именно Шон обо всем догадался. Важно было лишь то, что он узнал, а это все меняло.
— Думаю, нам стоит придумать какой-то новый способ для обмена сообщениями, — предложил Хоппо без особого энтузиазма.
Я понимал, что он чувствует. Теперь, когда наша тайна вышла наружу, все было испорчено. А хуже всего то, что узнал о ней Шон.
— В любом случае это была довольно глупая игра, — сказала Никки и встряхнула волосами.
Я уставился на нее, чувствуя себя одновременно и уязвленным, и раздраженным. Она сегодня была какая-то странная. Иногда с ней такое случалось. Она становилась хмурой и вечно спорила с нами.
— Нет, не была, — сказал Толстяк Гав. — Но я думаю, продолжать ее нет смысла, раз Шон знает. К тому же завтра уже начнется школа.
— Ну да.
Все мы дружно вздохнули. Этим вечером мы чувствовали себя немного подавленно. Даже Толстяк Гав не говорил с этим своим дурацким акцентом. Голубое небо выцвело и стало мутно-серым. Облака нетерпеливо толпились на нем, так, словно не могли дождаться, когда можно будет как следует полить нас дождем.
— Мне, наверное, пора, — сказал Хоппо. — Мама хотела, чтобы я нарубил дров для камина.
Как и у всех нас, у Хоппо и его мамы в их стареньком доме с террасой был самый настоящий дряхлый и жуткий камин.
— Мне тоже пора, — сказал Железный Майки. — Мы сегодня едем на чай к бабушке.
— Че-е-ерт, вы все разбиваете мне сердце, — протянул Толстяк Гав, хотя и не вполне искренне.
— Мне тоже, наверное, пора, — признал я. Мама купила мне какую-то новую одежду для школы и хотела, чтобы я примерил ее до чая, и тогда у нее будет время что-то переделать, если понадобится.
Мы поднялись; после небольшой паузы поднялась и Никки.
Толстяк Гав драматично растянулся на траве.
— Ну и валите. Вы меня убиваете.
Теперь я понимаю, что тогда мы собрались вместе в последний раз.
Мы были спокойны, потому что оставались друзьями, настоящей бандой. Это уже потом все начало трещать по швам.
Хоппо и Железный Майки двинулись в одном направлении. Нам с Никки пришлось пойти в противоположном. Дом священника располагался неподалеку от нашего, и иногда мы с Никки возвращались домой вместе. Но нечасто. Обычно Никки уходила первая. Думаю, все дело в ее отце. Он был довольно строг и не любил, когда время тратили попусту. Хотя на самом деле ему, скорее всего, просто не нравилось, что Никки болтается с нами. Впрочем, мы не очень из-за этого переживали. Он был священником, и это все объясняло. Я имею в виду: священникам вообще ничего не нравится, разве нет?
— Ну так что, эм-м, все купила для школы? — спросил я, когда мы перешли перекресток и миновали парк.
Она бросила на меня один из этих своих взрослых взглядов:
— Я все знаю.
— Что знаешь?
— Знаю о той посылке.
— А!
Я никому не рассказывал о ней. Все это было слишком сложно и запутанно, и мне казалось, что это будет не совсем честно по отношению к родителям.
И, насколько я мог видеть, после нее особенно ничего не изменилось. Полицейский больше к нам не приходил, и я не слышал, чтобы кого-то арестовали. Мамина больница благополучно открылась, но протестующие продолжали кружить под ней, как стервятники.
— К папе приходил коп.
— Ох!
— Ага.
— Прости… — начал было я, но она меня перебила:
— За что? Мой папаша — говнюк.
— Серьезно?
— Просто все боятся сказать ему об этом в лицо, потому что он священник. Даже полицейский. Это так жалко. — Она замолчала и посмотрела на свои пальцы — четыре из пяти пальцев были заклеены пластырем.
— Что с твоей рукой?
Никки долго медлила с ответом. На секунду я подумал, что она и вовсе ничего не скажет. А затем она внезапно спросила:
— Ты любишь своих родителей?
Я нахмурился. Не этого я ждал.
— Ну конечно. Наверное.
— Ну… а я ненавижу своего отца. Страх как ненавижу.
— Ты же не всерьез?
— Нет, всерьез. И я очень обрадовалась, когда твой папа его ударил. Жаль, что он не выбил из него все дерьмо. — Тут она посмотрела на меня, и что-то в ее взгляде заставило меня похолодеть. — Лучше бы он его убил.
А затем она отбросила волосы за спину и двинулась вперед, так быстро и решительно, что мне стало ясно: она не хочет, чтобы я пошел следом. Я подождал, пока она не скроется за углом, а потом уныло поплелся вниз по дороге. Тяжесть этого дня ощутимо давила мне на плечи. Я просто хотел поскорее попасть домой.
Когда я вошел, папа как раз готовил чай. Сегодня к ужину были мои любимые рыбные палочки и чипсы.
— Можно мне посмотреть телик? — спросил я.
— Нет. — Он перехватил меня за руку. — Твоя мама в гостиной, у нее встреча. Лучше сходи наверх, вымой руки и садись ужинать.
— А с кем она?
— Иди мой руки.
Я вышел в холл. Дверь в гостиную была приоткрыта. Мама сидела на диване с какой-то блондинкой. Девчонка рыдала, и мама обнимала ее. Эта блондинка казалась мне знакомой, но я не мог припомнить, где видел ее раньше. И только когда я уже мыл руки, то внезапно понял. Это была подружка Девушки с Карусели, та самая блондинка, та, которая была среди протестующих у клиники. Мне стало интересно, что она забыла у нас дома и почему она плачет. Может, решила извиниться перед мамой? Или у нее тоже случилась «ситуация»? Как оказалось, последнее.
Но это была не та ситуация, которую я себе представлял.
Они нашли тело в воскресенье утром — через три недели после того, как начался школьный семестр.
И хотя никто из нас никогда этого не признает, вернуться в школу после летних каникул оказалось не так тяжело, как мы воображали. Шесть недель каникул были прекрасными. Но без конца развлекаться и придумывать, чем бы заняться, тоже может стать утомительным делом.
А эти летние каникулы были довольно странными. В какой-то степени я даже радовался, что они остались позади и теперь я мог вернуться хоть к какой-то нормальности. Та же рутина, те же уроки, те же лица. Ну, если не считать мистера Хэллорана.
У меня он уроки не вел. Я чувствовал одновременно сожаление и облегчение по этому поводу. Учителя должны быть милыми и дружелюбными, но в то же время неплохо, если они держат дистанцию. У нас с мистером Хэллораном был общий секрет, и хоть это было клево с одной стороны, с другой заставляло меня чувствовать себя неловко в его присутствии, как будто мы видели друг друга голыми или вроде того.
