В тот вечер, как раз когда папа готовил чай, раздался стук в дверь. Даже грохот. Мама все еще была на работе. Папа вытер руки о джинсы, возвел глаза к потолку, подошел к двери и открыл ее. На пороге стоял отец Мартин. На нем была роба священника и маленькая черная шляпа. Он выглядел в точности как священник со старых картин. А еще он был чертовски зол. Я вышел в прихожую.
— Я могу вам помочь? — спросил папа таким тоном, что стало ясно: это последнее, что он хотел бы сделать.
— Да. Велите своему сыну держаться подальше от моей дочери.
— Прошу прощения?
— У моей дочери огромный кровоподтек под глазом из-за вашего мальчишки и его банды.
Я чуть не ляпнул, что вообще-то это не моя банда. И в то же время эти слова вызвали у меня прилив гордости.
Папа повернулся ко мне:
— Эд?
Я неловко замялся. Кровь прилила к щекам.
— Это была случайность.
Папа снова посмотрел на преподобного.
— Раз мой сын говорит, что это была случайность, я ему верю.
Они уставились друг на друга. А затем отец Мартин улыбнулся:
— Хотя чего я ожидал? Яблоко от яблоньки… «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи»
[20].
— Можете проповедовать сколько влезет, отец Мартин, — сказал папа. — Но мы-то все знаем, что вы сами своим проповедям не следуете.
— О чем это вы говорите?
— Я хочу сказать — это ведь не первый синяк на вашей дочери?
— Клевета, мистер Адамс.
— Да ну? — Папа сделал шаг вперед, и я, к своему удовольствию, заметил, как вздрогнул отец Мартин. — «Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы»
[21]. — Папа улыбнулся своей особенной ехидной улыбочкой. — Ваша церковь не будет защищать вас вечно, преподобный. А теперь катитесь к черту с моего крыльца, или я вызову полицию.
Последнее, что я увидел, — как открывается рот отца Мартина. А затем папа захлопнул перед ним дверь. Я прямо-таки раздулся от гордости. Мой папа победил. Он победил его!
— Спасибо, пап. Это было клево. Не думал, что ты знаешь всякие такие библейские штуки.
— Воскресная школа… Что-то да застревает в памяти.
— Это правда вышло случайно.
— Я верю, Эдди… но…
«Нет, — подумал я. — Никакого “но”». В «но» никогда не бывает ничего хорошего, и в этом уж точно, я чувствовал. Как говорил Толстяк Гав, «но» — это удар по яйцам в самый хороший день.
Папа вздохнул:
— Слушай, Эдди. Может, лучше вы с Никки какое-то время не будете общаться?
— Она — моя подруга.
— У тебя есть и другие друзья. Гэвин, Дэвид, Майки.
— Только не Майки.
— Вы поссорились?
Я не отвечал.
Папа наклонился и положил ладони мне на плечи. Он делал так, только когда говорил действительно серьезно.
— Я не утверждаю, что вы с Никки никогда не будете дружить, но сейчас все так сложно, а отец Мартин… Он не очень хороший человек.
— И что?
— Может, лучше пока что держаться на расстоянии?
— Нет! — Я вырвался.
— Эдди…
— И вовсе это не лучше! Ты не знаешь! Ты ничего не понимаешь!
Даже несмотря на то, что я сознавал, как это глупо и по-детски, я развернулся и взбежал по лестнице.
— Твой чай го…
— Не хочу я!
Вообще-то хотел. В желудке у меня здорово урчало, но сейчас я бы и крошки съесть не смог. Все было не так. Весь мой мир, — а когда ты ребенок, твои друзья и есть весь мир, — рушился.
Я отодвинул комод и снял расшатанную доску на полу. Порылся немного в тайнике и достал оттуда коробку цветных мелков. Взял белый и, не думая, принялся рисовать на полу — снова, снова и снова.
— Эдди…
Раздался стук в дверь.
Я замер.
— Уходи!
— Эдди, слушай, я ведь не запрещаю тебе видеться с Никки…
Я ждал, сжав мелок в руке.
— …я просто прошу тебя, понимаешь? Ради меня и твоей мамы.
«Прошу». Это еще хуже! И папа об этом знал. Я сжал мелок в кулаке и раскрошил на куски.
— Что скажешь?
Я ничего не говорил. Просто не мог. Я чувствовал, что слова застряли в горле. Я давился ими. В конце концов я услышал, как папины тяжелые шаги удаляются вниз по лестнице. А затем взглянул на свой рисунок. Сплошные меловые человечки. Безумные человечки из палочек. Что-то нехорошее зашевелилось у меня внутри. Я принялся быстро стирать их рукавом, пока на полу не появилось сплошное размытое белое пятно.
Позже той ночью в окно нашего дома прилетел кирпич. К счастью, я уже был в постели, а мама и папа ужинали на кухне. Если бы они сидели в гостиной, их бы ранило осколками стекла или даже хуже. Так или иначе, кирпич проделал огромную дыру в стекле, но пострадал от него только телевизор.
Как и следовало ожидать, к кирпичу было привязано резинкой небольшое послание. Тогда мама не сказала мне, о чем оно. Наверное, боялась испугать меня или расстроить. Но потом призналась, что там было сказано: «Перестань убивать невинных младенцев, или твоя семья будет следующей!»
Снова в наш дом пришли из полиции. А на окно поставили деревянную раму. После я услышал, как мои родители спорят в гостиной, — должно быть, они думали, что я уже лег спать. Я притаился на лестнице, вслушиваясь в их голоса. Признаюсь, мне было не по себе. Мама и папа никогда раньше не ссорились. Да, иногда они спорили, но до настоящей ссоры не доходило. Я никогда не слышал, чтобы они разговаривали так резко и громко.
— Дальше так продолжаться не может! — Папин голос звучал одновременно разгневанно и печально.
— Как? — Мамин голос — напряженный и натянутый.
— Ты знаешь, о чем я! Плохо, что ты работаешь сутками напролет, плохо, что эти тупицы-евангелисты запугивают женщин в больнице, но это! Угрожать твоей же семье!
— Просто тактика устрашения. Мы не прогнемся!
— Это другое! Это уже переход на личности!
— Всего лишь угрозы! Такое и раньше случалось. В конце концов, им это надоест. И они решат заняться каким-нибудь другим богоугодным делом. Все уляжется. Всегда укладывается.
